Знал все эти леса и угодья Роланд как свои пять пальцев. По лесу мог пройти и днем и ночью с завязанными глазами, не наткнуться ни на один пенечек, ни на одно дерево. Знал, на каком дереве какая птаха и когда начала высиживать птенцов, в каком квартале поселились лоси, почему семейство вепря поменяло место прописки, какой посадке молодых деревьев могут угрожать вредители, где следует немедленно начинать расчистку, — словом, все то, что в совершенстве знал Иван Матвеевич, было известно и Роланду.
В то время, когда у отца с дочерью состоялась неожиданная встреча и драматическое объяснение, Роланд стоял на вышке. Дежурный лесник что-то заметил в лесу, но не сумел в этом разобраться и поднял тревогу.
Роланд соколиным взором осматривал подвластное ему королевство. Сверху оно было видно почти до последней черты. Прежде всего в глаза бросалась Таль, журчавшая, вилявшая из стороны в сторону между песчаными дюнами, цедившая свои воды через камыш и осоку, наполнявшая ими продолговатые водоемы, особенно возле запруд. Запруды копали все — не отдельные, конечно, любители, а колхозы, совхозы, лесничества. На заседании правления слушали — постановили, чтобы было свое море, чтобы было где уткам плескаться, молодицам белье стирать, детям тешиться, дедам рыбу ловить, чтобы огородам вдоволь вода подавалась… Решили — и пошел по команде поднятый мехбатальон, зарычали экскаваторы и бульдозеры, заурчали автомашины, забегали прорабы… Неделя-другая — и запруда преградила путь Тали, заставила ее сливать свои не такие уж и неисчерпаемые запасы в рукотворные озера. В таких шорах ей не приходилось кичиться, вынуждена была тайком прокрадываться от запруды к запруде, журчать еле заметным ручейком да еще и радоваться: могла ведь и совсем уснуть, пересохнуть под беспощадно жгучим солнцем.
Дежурный лесник заметил с вышки, что где-то среди лесов затаилась беда, похоже, разгорается огонь, и кто знает, чем он может обернуться для леса в такую жаркую пору. Роланд окинул свои владения цепким и оценивающим взором. Пока еще ничего не увидел — ни опасности, ни подтверждения тому, что там все в порядке. Над Талью густой завесой плыл утренний туман. Не раз и не два видел он этот знакомый с детства пейзаж, был убежден, что в их хозяйстве царит спокойствие и порядок, но вместе с тем, как человек опытный, не мог гарантировать того, что где-то в тумане не прячется опасность — из малюсенького, почти незаметного костерка может разгореться большой пожар.
Подобно тому как знающий терапевт выстукивает и выслушивает легкие человека, разыскивая и опасаясь найти в них почти незаметное место воспаления, так и Роланд ощупывал взглядом живой организм леса. И чем больше всматривался, тем тревожнее становилось у него на сердце — интуитивно чувствовал, что что-то опасное притаилось там, в пятнадцатом квадрате, вблизи Тали, как раз в том месте, где она почти обрывается.
Лишь на какой-то миг заметил Роланд в пробеле густого тумана вытянутую в сторону струю дыма и золотисто-красный взблеск.
Встревоженно глянул вниз, поискал глазами Ивана Матвеевича. Увидел своего кумира невдалеке от дома и сразу не поверил собственным глазам: лесничий обнимался с какой-то женщиной. Можно было бы и не удивляться — лесничий имел жену, обниматься с ней ему бы никто и никогда не запретил, но Роланд точно знал, что врачиха в такое время пребывает на своем медпункте — это раз, а кроме того, было известно, что Иван Матвеевич скорее дал бы руку на отсечение, чем позволил себе на людях ласкать Ольгу Карповну. Роланд начал всматриваться: что же это за Дульцинея у Ивана Матвеевича объявилась? И поскольку зрение имел острое, то быстренько и раскумекал: да это же ту самую новенькую обнимает старый Иваненко, ту красоточку. Нет, не думайте, Роланд не бросится в драку, он ни слова не скажет сопернику, даже виду не подаст, что видел его жалкие залеты, просто-напросто он им помешает и тем спасет неопытную Золушку.
Иван Матвеевич и Инесса были беспредельно счастливы. Голова дочери лежала на отцовской груди, руки крепко держались за отцовские плечи. Ивану Матвеевичу виделось: держал он на руках младенца, свою маленькую дочь, свою вымечтанную Инессу, а она доверчиво прижималась к отцовской груди, согревала его своим теплом. И оттого он чувствовал себя на седьмом небе.