— Вас, уважаемый Рысак, пока никто не должен видеть, вы строго засекречены, ферштейн?
Павло отсыпался, питался объедками из комендантской кухни. Он чувствовал себя неспокойно. Скребло острыми когтями по сердцу — кто знает, чем это все кончится. Поиграют-поиграют, как кошка с мышкой, выудят из него все, что следует выудить, а потом…
— Для вас, пан Рысак, есть хорошая новость, — дружески подмигнул Хаптур. — Комендант намеревается назначить вас начальником украинской вспомогательной полиции, — как праздничный подарок, преподнес Павлу, когда они оказались в зарешеченной комнате. — Это вам не шутки! Крепнет украинская государственность, становится на ноги. Так что с вас причитается…
Обед уже ждал на столике, на том самом, где еще недавно лежали ножницы и кучи писем. Бутыль самогона стояла под столом.
Похоже было, Павло не очень-то обрадовался этому известию, сделал вид, что не понял, о чем речь. Но бутыль достал, наполнил стаканы, один придвинул переводчику, второй крепко зажал в кулаке.
— За что выпьем, пан Хаптур?
— За ваше будущее, пан начальник районной полиции.
Закусывать Хаптур не стал, сказал, что его тоже ждет обед, козырнул, щелкнул каблуками, вышел.
Павло прислушался: замыкает дверь или не замыкает? Он проживал здесь почти двое суток, но так и не понял — под замком живет или нет? Боялся открыть дверь, боялся выглянуть в коридор.
Павло Лысак… Павло Рысак… Кто же он на самом деле?
Нет, нет, он не собирается снова становиться Рысаком. На протяжении долгих лет он напрочь забыл о том, что носил в детстве эту лошадиную фамилию. Не хотел о ней вспоминать, так же как и о своем несчастном детстве. Иногда, правда, вспоминал прошедшее, но уже не верил в его реальность, казалось парню, что все это ему то ли приснилось, то ли вычитал в какой-то страшной книге.
Ему исполнилось десять, когда внезапно остался круглым сиротой. Его родители проживали на хуторе, были зажиточны, всего у них было вдоволь. Мало того, что отец был крепким куркулем, еще и барышничал, знался с ворами, сам не обходил чужого и краденое умел перепрятывать. До некоторых пор это сходило с рук. Жил на отшибе, на хутор редко кто заглядывал днем, а если бы даже и заглянул — не так-то просто было попасть в хоромы Рысака.
Неожиданно настало время ликвидации кулачества как класса. Видимо, в районе хутор Рысака был на примете, так как неожиданно на рассвете наскочил отряд, Рысака застукали внезапно и со своим, и с ворованным, с тем, что перепрятывал, поэтому и оказался там, где ему следовало быть.
Остался Павлик-десятилеток один-одинешенек. Не потому, что не захотел разделить с родителями их судьбу, просто не жил в то время на хуторе. Чтобы не рос сын болваном, завез старый Рысак своего мизинчика в отдаленный поселок, к родственнице, у нее и проживал парнишка, бегал в школу, уже в третьем учился.
Вскоре известие о раскулачивании и выселении Рысаков разлетелось по округе, достигло и поселка, где жил хлопец, насмерть испугало хозяйку Павлика: если узнают в районе о пребывании у нее кулацкого ребенка, кары ей не миновать. Поскольку тетка была жалостлива только на словах, долго не раздумывая, вытолкала малолетнего родственника из дому, тайно втиснула в поезд, идущий на Киев, научила, что говорить, если поймают, приказала и о родителях, и о ней забыть начисто.
Павлик Рысак неожиданно оказался наедине с огромным миром. Вскоре оказался малый путешественник в темных катакомбах.
— Как тебя зовут? — спросил атаман сорванцов.
— Павло Лысак, — покорно назвал себя мальчуган.
У него был тоненький, писклявый голосок, буква «р» ему еще не покорялась. С этого дня и пристала к нему теперешняя фамилия.
Вскоре он попался и оказался в Калинове. Здесь с некоторых пор основалась школа-интернат, занесли его под именем Павла Лысака в списки школьников. Памятуя наказ дальней родственницы, он не назвал свою настоящую фамилию и тогда, когда у него прорезался достаточно густой басок и букву «р» стал произносить с особым нажимом…
Добровольно сдаваться оккупантам Павло не собирался, даже не думал об этом. Когда в машине вдруг заглох мотор, он даже не открыл капот — знал, вышла из строя деталь, которую не восстановишь. Можно было отыскать среди эмтээсовского металлолома замену. Надеясь, что группа доберется до партизанской базы пешком, он подался в Калинов.
Его неожиданно сцапали на околице поселка. Уже рассветало, когда вышел на улицу, спешил — и вдруг как гром среди ясного неба: «Хенде хох!»
Этого он не ожидал.
Хорошо, что эти слова знал и не замешкался, поднял руки, замер на месте. Вмиг окружили, вывернули карманы, обшарили с головы до пят. «Зольдат? Официр?» Только отрицающе вертел головой с перепугу, искоса посматривал на направленные в грудь дула автоматов, с ужасом ждал выстрела.