— Ты смотри, прямо как о Гитлере сказано… — покачал головой Исидор Зотович. — И что же они сделали с Цицероном, убили его?
— Зарезали. Старик дал было деру, хотел добраться до моря и уплыть за границу, рабы понесли его на носилках и уже достигли приморской рощи, а тут палачи появились. Один из рабов кивнул на тропу — туда, дескать, понесем, тогда центурион Геррений и военный трибун Попилий…
— Кто, кто? — замигал глазами Голова.
— Военный трибун… Кстати, именно его Цицерон в свое время защитил по делу об убийстве отца…
Вдруг судья спросил:
— Товарищи! Так кто же?..
Не сразу поняли, о чем речь. А когда после более выразительного намека поняли, что вызывают добровольца привести приговор трибунала в исполнение, наступила мертвая тишина. Только сорока стрекотала да слышно стало, как тихо и монотонно шумят ветки на соснах и трепещут твердые листья вековечного дуба.
Первым заговорил Нил Силович Трутень:
— Кто присудил, тому и… карты в руки.
Клим Степанович встрепенулся, как плотва на крючке. Порывисто поднял руки на уровень груди, выставил их ладонями вперед и будто оттолкнулся от невидимой стенки.
— Нельзя! Лица, входящие в состав суда, не имеют права лично приводить приговор в исполнение. Не будем нарушать закон!
— Обвинитель принадлежит к той же категории, — пробасил хрипло Голова и, искоса взглянув на Лана, добавил: — Так же, как и адвокатура…
Все стало ясно: исполнить приговор могли Зорик, Раев, Трутень или кто-то из тех, кого в это время здесь не было.
Трутень внес предложение:
— Может, Станислав Иванович Зорик покажет свою ловкость? Как хороший охотник…
— Меньше болтайте, Трутень… — Зорик забросил на плечо винтовку и неспешно отошел.
— Зорик, осужденного забыл забрать с собой!
— Пойду Витрогона сменю, уж с каких пор человек на посту стоит…
Некому было исполнить приговор. Когда кто-то снова намекнул, что Трутню удобнее всего взяться за это дело, он глубокомысленно изрек:
— Тот судья, тот адвокат, а кто-то, значит, и стрелочник, да?
Витрогон, очевидно проинформированный Зориком о сути дела, не стал ждать, когда ему Трутень предложит осуществить то, чего не пожелал никто, сразу же предупредил:
— Нечего тут выдумывать, вернется командир — распорядится…
Ганс Рандольф прислушивался к непонятному разговору чужой ему и враждебной толпы, даже не заподозрив, что судьба над ним смилостивилась благодаря тому, что эти грозные и страшные с виду, суровые и непроницаемые люди имели добрые детские сердца, любовался лесом, радовался небу, слушал шелест сосновых веток и дубовых, словно выкованных из металла, листьев.
XXIV
В полдень над Калиновом просветлело. Утренние туманы долго и лениво клубились над поселком, потом незаметно уплыли в направлении пруда, вода которого когда-то вертела тяжелые колеса мельницы Чалапко, скатились за поле и уж неизвестно, то ли рассеялись вовсе, то ли поднялись в небо. Над головами разгулялось солнце, но какое-то не такое, как раньше, а как будто отчеканенное преступными фальшивомонетчиками. Золотилось, сияло, но лучи его были холодными. Или, может быть, таким оно показалось до смерти напуганным калиновским женщинам и детям…
Светило солнце недолго. С западной стороны по центральной улице, соединявшей Калинов со всем миром, прикатили две невиданные тут машины. Передняя — «опель-капитан», а задняя — крытый «фольксваген». В «опель-капитане», удобно раскинувшись на мягком сиденье, блаженствовал атлет средних лет, одетый во все черное, похожий на бернардинского монаха. Чернота одежды подчеркивала его загар, лицо было твердокаменное, нос прямой, брусоподобный, рот широкий в те редкие минуты, когда атлет довольно щурился и готов был замурлыкать, как кот.
Рядом с атлетом вертелась, как на иголках, красноротая, курносенькая юная фрау с рыже-белой копной завитых волос.
Рука атлета игриво гладила ее, она вертелась и хохотала, лопотала что-то пьяно-невразумительное. Звали ее тоже Гретхен — почему-то большинство девушек, приписанных к воинским частям, именовались именно так, — была она секретарем, экономкой и еще бог знает кем у самого Рудо фон Тюге, непревзойденного фон Тюге, штурмбаннфюрера, любимца самого Кальтенбруннера.
На переднем сиденье сонно горбатился белолицый и белоглазый молодчик, который привык видеть и понимать все с одного взгляда.