— Штурмбаннфюрер фон Тюге, с вашего разрешения.
— Цвибль.
Фон Тюге брезгливо сморщился, переспросил:
— А? Как?
— Ортскомендант господин Цвибль.
— Рад приветствовать вас, гауптман, — произнес пришелец и поморщился: фамилия коменданта напомнила ему детство, когда он вынужден был нажимать на сырой и жареный лук.
Цвибль воспринял эту брезгливость как пренебрежение высокородного к человеку низкого происхождения, однако любезно пригласил давно ожидаемого гостя к столу.
Фон Тюге развалился на стуле, на котором до этого вертелась Гретхен.
— Кофе?
— И шнапс! — ответил фон Тюге.
Сразу же вопрос: как дела, гауптман? Все ли в порядке? Все хорошо, господин штурмбаннфюрер, кроме одного неприятного и загадочного случая: то ли бегство, то ли хищение, или… черт знает что… Отсутствие солдата Рандольфа. Испуганно, а поэтому многословно и путано докладывал ефрейтор Кальт, а фон Тюге проявлял чисто профессиональную заинтересованность.
— Найдем, разберемся, — самоуверенно, как мастер своего дела, прогудел фон Тюге. — Заложников взяли?
Ни Кальт, ни Цвибль не поняли сути вопроса, а когда взяли в толк, начали оправдываться: ведь неизвестна причина исчезновения солдата, может быть, нет и необходимости…
— Необходимость есть всегда, — сурово поучал фон Тюге. — Надлежащее количество заложников всегда должно быть под рукой. Фюрер приказал лично: «Первое: любой случай неповиновения или сопротивления немецкой оккупационной власти, независимо от обстоятельств, следует расценивать как проявление коварства коммунистов, и второе: в зародыше душить подобные коварства, сразу же принимать самые решительные меры для утверждения авторитета оккупационной власти и предупреждения дальнейшего развития нежелательных действий. Следует знать: на оккупированных землях надо вселять в жителей страх, а для этого надо прибегать к жестокости. За жизнь одного немецкого солдата, как правило, должны быть подвергнуты смертной казни не менее пятидесяти — сотни коммунистов…»
И Цвибль и Кальт в знак согласия кивали головами.
— Берем на учет коммунистов, евреев, — докладывал комендант.
— Не учет нужен, нужны они лично…
В комнату вошла секретарша Цвибля с подносом в руках. На прихваченном из Берлина подносе красовалась бутылка коньяка, звенели рюмки и дымились чашечки кофе.
Фон Тюге так и прильнул взглядом к пепельного цвета волосам Гретхен.
— Мой делопроизводитель, — познакомил Цвибль, — Гретхен Блау.
Фон Тюге шумно встал со стула, прищелкнул каблуками, по-светски поклонившись, выпрямился:
— Штурмбаннфюрер Рудо фон Тюге. Очень, очень рад.
Гретхен, поставив на стол поднос, смело протянула руку, а фон Тюге галантно ее поцеловал, как это и должен был сделать потомок «фонов» и вместе с тем несколько сдержанно, как это должен был сделать уже штурмбаннфюрер.
Место для Гретхен освободил Кальт, фон Тюге вдруг крикнул:
— Курт!
В тот же миг раскрылась дверь, и на пороге, как из-под земли, вырос востроносый вестовой, длинный и тонкий, вымученный и бледный, как росток картофеля, проросший в темном погребе.
Ни слова не сказал штурмбаннфюрер, никто не заметил, как он кивнул, и Курт, вскрикнув «Яволь!», закрыл дверь.
Выпив рюмку за прекрасную Гретхен, фон Тюге вернулся к калиновским делам. Теперь его больше всего интересовал председатель райисполкома и его водитель.
Ефрейтор Кальт, сидевший как на иголках, попросил разрешения выйти. Цвибль, покосившись на фон Тюге, разрешил:
— Идите и устройте господину штурмбаннфюреру жилье.
— О, не беспокойтесь, гауптман, — гость скривил рот, — мои молодцы такие вещи устраивают быстро и хорошо.
Кальт, оказавшись за порогом, прежде всего достал из кармана платок, чтобы вытереть вспотевшую от волнения шею. Уже в коридоре разминулся с медхен — копией Гретхен Цвибля, даже остановился от удивления: кажется, та не выходила из комнаты…
— Мой… так сказать… делопроизводитель, — познакомил штурмбаннфюрер хозяев с прибывшей и смешливым глазом ловил взгляд Гретхен Цвибля.
Попивая шнапс и кофе, Цвибль информировал прибывшего о калиновских делах, фон Тюге слушал, а сам все ловил взгляд Гретхен Цвибля, та тайком, воровски постреливала маслеными глазками ему в ответ. Не дослушав коменданта, штурмбаннфюрер ни с того ни с сего заявил: