Фон Тюге был душой общества, успевал есть и пить, разговаривать и сладко посматривать на обеих Гретхен. Гретхен-пепельная уже не могла отвести от него влюбленных глаз.
Цвибль не был гурманом, ел мало и неохотно, шнапс попивал короткими глотками, больше делал вид, что трапезничает, а на самом деле изучающе смотрел на фон Тюге.
— Упрямые они… дикая раса. Нормальный человек ни за что бы этого не выдержал… Были у меня «клиенты», которые, только увидев моих молодцов со своими инструментами, начинали говорить даже о том, чего и не знали, сознавались в том, чего и не делали. Отца-мать продавали, от самого господа бога охотно отказывались… — продолжал фон Тюге.
Когда он был подвыпившим, забывал о необходимости оберегать от посторонних ушей некоторые подробности своей профессии.
Цвибль гнал от себя прочь образ искалеченного Качуренко и никак не мог отогнать. Стоял перед глазами этот замученный человек, о существовании которого он никогда не знал и никогда и не узнал бы, если бы не оказался в этом ужасном Калиноу. Холодок гулял у него за воротником, так как он понимал, что фон Тюге предупреждает присутствующих, а себя считает всевластным распорядителем судеб не только местных жителей, но и всех тех, кто не принадлежит к его касте, даже тех, кто сидит вот здесь, у него за столом. Пусть бы только в чем ошибся он, капитан Цвибль, или хотя бы вот этот придурковатый с виду ефрейтор, фон Тюге спуску не даст, глазом не моргнув бросит в холодное подземелье, перемелет самые благородные арийские кости…
Думал одно, а беспокоился о другом, о чем и должен был беспокоиться ортскомендант на новых землях.
— Скажу вам, дорогой Рудольф, меня очень беспокоит то, что большевистские агенты остаются инкогнито. Это опасно. Они все здесь фанатики, а те, кого оставили специально…
Фон Тюге задумался над словами, сказанными Цвиблем.
— Ерунда, — наконец успокоил он собеседника. — Нами все предусмотрено. Всех непокорных, подозрительных и неблагонадежных надлежит изолировать. В концлагеря. Для дальнейшей фильтрации и… — он сложил пальцы, большой и указательный, и извлек звук, похожий на выстрел.
— И все же могут вредить… — осторожно сказал Цвибль.
— Ерунда, — повторил фон Тюге. — У меня лично имеется план. Я не из тех, кто хватается за мелочи. Люблю есть рыбу с головы…
Цвибль, естественно, заинтересовался этим планом, внимательно слушал, стараясь и виду не подать, что видит, чем заняты руки хозяина. Он понял, что шеф отдела внутренней безопасности стремится добраться непосредственно до тех, кто притаился в лесу, ожидая своего командира. А пока штурмбаннфюрер своими ручищами достиг округлых колен обеих Гретхен — одна сидела по правую, другая — по левую сторону от шефа.
— Даю твердое слово офицера, что их головы не далее как через неделю будут сложены… сложены ну хотя бы… хотя бы к ножкам наших нежных фрейлейн!
— О! — закатила глаза Гретхен-рыжеволосая.
— Прелестно! — всплеснула руками Гретхен-пепельная.
Довольный собой, трапезой и гостями, уже совсем захмелевший фон Тюге бросился целовать нежные ручки обеих фрейлейн.
XXXI
Юлий Юльевич Лан неожиданно стал в партизанском отряде комиссаром.
Когда командир Белоненко предложил избрать человека на эту почетную и ответственную должность, Трутень, как всегда первым, из угла предложил:
— Евдокию Руслановну.
Белоненко не сомневался, что кандидатуру Вовкодав поддержат охотно, так и получилось. Но сама Вовкодав заупрямилась.
Вежливо поблагодарив за доверие, она достаточно обоснованно объяснила присутствующим, что ей надо справиться с теми обязанностями, которые у нее уже есть, и принялась доказывать: лучшей кандидатуры, невзирая на то что люди здесь все достойные, чем Юлий Юльевич Лан, не видит. Образованный, принципиальный, честный, всегда подтянутый, а главное, опытный агитатор и пропагандист, умелый организатор.
— Кого это он организовывал? Школьников? — спросил Трутень.
— А хотя бы и школьников, — спокойно парировала Вовкодав. — Кто умеет организовать детей, тот справится и со взрослыми.
Лан начал отказываться, ссылаясь на свою молодость, на отсутствие опыта, но за кандидатуру учителя проголосовали все.