– Как-будто это когда-то мешало. Вот посмотри на Мадонну!
– Я постоянно на нее смотрю, когда умываюсь и чищу зубы – ты повесила ее плакат в ванной.
– Не понимаю, на что ты жалуешься. Благодаря моему вкусу и умению декорировать из ничего, твоя квартира из безликого чулана превратилась в оригинальный молодежный флэт.
– Вот именно на это, дорогая, – улыбнулась Клер. Этот старый спор, который ни одна из них не стремилась выиграть, делал этот день самым обычным, а никаким не особенным. Подумаешь, семинар. Он бывает каждый год.
Джеймс действительно нервничал: он постоянно дергал ремень своих брюк и поправлял волосы, от чего те растрепались и теперь торчали словно иглы дикобраза. Он ходил из стороны в сторону за сценой и постоянно бубнил что-то под нос, сверяясь с листами в руках.
– Если вы намерены выучить доклад наизусть, то этого от вас никто не ждет. Вы и так хорошо подготовились, прекратите себя изводить, – Клер улыбалась ему лучшей из своих милых улыбок.
– Мисс Лорелин! – столько чувств отразилось на его мальчишеском лице: страх, радость, волнение. – Вы не представляете, как я нервничаю. Я уже раз триста пожалел, что взялся за эту трехсотлетнюю историю любви, блин.
– Но дело уже сделано, неужели вы готовы сдаться сейчас? В шаге от финишной прямой?
– Я не сдаюсь, я отступаю. Может, вы сами выступите? Ваших трудов здесь не меньше моих, если не больше.
– Нет-нет, даже не думайте об этом. Это целиком и полностью ваше исследование. И у вас есть все необходимое для того, чтобы поделиться им со всеми присутствующими. Вы сможете, – уверенно сказала она, сжав его влажную ладонь в своей. – Верьте мне, если не верите себе. Джеймс, у вас все получится, – медленно добавила Клер, четко проговаривая каждое слово, стараясь вложить в них всю свою силу убеждения.
– Я верю вам, – признался тот. – Но волнение никуда не девается.
– Это хорошо, – кивнула она и, поймав вопросительный взгляд студента, пояснила: – Значит, вам не все равно.
Глядя на Джеймса за трибуной, Клер вспоминала, как впервые читала восточную легенду о красной нити судьбы. Ей было около четырнадцати, истории о красивой и вечной любви только-только стали находить отклик в ее сердце. Это было время абсолютной веры в силу добра, истинных чувств и, конечно, Любви, той самой, что пишется непременно с большой буквы. Как и любая девочка, она мечтала когда-нибудь найти свою половинку и соединиться с ней, пронести чувство сквозь годы.
Но время шло, любовь не находилась, и сама история постепенно вытерлась из памяти, вытесненная другими переживаниями и желаниями. Пока на глаза не попалась абсолютно попсовая, прекрасная в своей простоте фраза: «Все хотят быть Солнцем, чтобы освещать чью-то жизнь. Но почему бы не быть Луной, чтобы светить в самые темные времена?». Она была едва различима и частично перекрывалась новым граффити на стене около ее кампуса. Увидев ее единожды, он возвращалась к ней вновь и вновь, сначала – ходила к самой стене, а после, когда ее окончательно замазали новыми красками, – мысленно.
Отчего-то казалось, что она сама имеет какое-то отношение к этой фразе, будто это она ее и написала на стене, а потом забыла. Но как можно забыть то, чего ты никогда не делала?
Примерно в то же время она познакомилась с Бриной, одержимой идеей перерождения и перевоплощения душ. Это она впервые навела ее на мысль о своей собственной прошлой жизни. Хотя Клер не очень в это верила, но, поддавшись энтузиазму подруги, стала искать себя в прошлом. По теории Брины, все приходят в мир ровно столько раз, сколько нужно, чтобы выполнить некую миссию, и если это не удалось с первой попытки, то обязательно будет вторая или даже сорок первая.
– Зачем мне столько? – смеялась тогда Клер.
– Откуда я знаю? – всерьез отвечала Брина. – Мы же еще не поняли, зачем ты воплотилась в этот раз.
– А вдруг это мое первое рождение?
– Тогда бы ты не волновалась из-за затертой фразы на стене.
Клер так и не смогла ей признаться, что вернула надпись. Однажды ночью, в черном балахоне и баллончиком краски, она прокралась к тому месту и написала фразу вновь. Это было совсем иррационально и так на нее не похоже, но отчего-то казалось невообразимо важным.