— Нет. Я воевала.
Главврач внимательно глянул на Елену Павловну и закурил.
— Вот как! Работаешь, работаешь, из больницы не вылазишь и ни черта толком ни о ком не знаешь, — проговорил он. — Значит, воевали, Елена Павловна?
— Пришлось.
— Медсестрой?
— Рядовой. Рядовой Семнадцатого стрелкового полка.
— Н-да, пробормотал главный. — У меня ваше заявление на квартиру лежит, — краснея, припомнил он.
— Лежит.
— Завтра зайдите. В четырнадцать ноль-ноль.
— Зайду, — спокойно ответила Елена Павловна.
— Пойдем, — обратился доктор к мальчику.
— Неужели никто не знает Савраскина? — спросил Венька.
— Сходи-ка ты, мальчик, к Агнюше, — помедлив, ответила Елена Павловна. — Она в госпитале санитаркой работала. Теперь, конечно, на пенсии. Может, и вспомнит.
— Точно! — обрадовался врач. — Спасибо, Елена Павловна! Пошли. Объясню. Агнюша рядом со мной живет. — В дверях он обернулся и объяснил женщине: — Красный следопыт.
Они вышли из комнаты, а Елена Павловна присела на стул и долго смотрела в тусклое маленькое окошко…
— Сабиров, Савин, Савушкин, Савраскин… — негромко проговорила она.
По пути главный рассказал Веньке, что бабка Агнюша живет на Кооперативной улице, в угловом домике, пешком идти минут десять. Он проводил мальчика до больничного крыльца.
— Улица Кооперативная. Запомнил?
— Запомнил.
— Мой дом в тополях, а где три березы, там домик бабушки Агнюши. Агнии Варфоломеевны. Шагай!
Он крепко пожал руку пареньку, подмигнул и похлопал его по плечу.
— Большое спасибо вам, — сказал Венька.
— Тебе спасибо, — задумчиво и серьезно ответил главный.
— А там, в кабинете, была ваша невеста? — внезапно спросил Венька.
— Невеста, — повторил доктор. — Откуда ты взял?
— Она красивая. И смотрела на вас жалостно-жалостно…
— Следопыт! — рассмеялся главный. — Много будешь знать, скоро состаришься. Беги!
Венька прыгнул с крыльца.
Доктор повернулся, чтобы идти в больницу, и наткнулся на Мирона Евсеича.
— Полный порядок, — криво улыбаясь и шепелявя, произнес участковый. — Коренной.
— Что? не понял главврач.
— Коренной, говорю!
И Мирон Евсеич, дружески хлопнув главврача, резво спустился с крыльца.
Дом бабки Агнюши Венька нашел быстро. Улица была тихая, зеленая, как в родной деревне. Венька толкнул калитку, поднялся на низенькое крылечко, постучал и, не услышав отклика, приоткрыл дверь и громко спросил:
— Есть кто?
В доме что-то со звоном упало на пол, покатилось, и мимо мальчика стрелой шмыгнул здоровенный рыжий кот. Со страху Венька метнулся обратно, наткнулся на кадушку с водой, упал, но, тут же вскочив, метнулся к калитке, схватился за железное кольцо и лишь здесь перевел дыхание. Котище преспокойно сидел на траве и смотрел на мальчика. Венька замахнулся на него. Кот лениво поднялся и уполз в дыру сарая.
Калитка отворилась, и во двор вошла невысокая, плотная старушка с добрыми голубыми глазками на широком лице. Она несла на коромысле полные ведра воды. На Венькино приветствие она ласково заговорила:
— Здравствуй, здравствуй, голуба душа. А я беру воду, вижу тебя и думаю: «Что за гостенек ко мне пожаловал?» Заходи, заходи…
Венька хотел помочь старушке, но та сама на удивление легко сняла ведра и вылила их в большую бочку.
— Чей будешь-то? — спросила старушка, пропуская мальчика вперед.
— Издалека. Вы бабушка Агнюша?
— Так люди кличут.
— Мне к вам посоветовали обратиться.
— Обращайся, — все так же ласково говорила Агнюша. — Обращайся, голуба душа.
Они зашли в комнату. На полу валялась алюминиевая миска.
— Кот уронил, — сказал Венька и усмехнулся. — Перепугал меня.
— Он смирный. У самого небось душа в пятках. Не переносит он мужского духу. Напротив сосед живет, так ни с того ни с сего схватил моего кота, бросил в мешок и давай хлестать ремнем. Чуть не убил, ирод. Обращайся, голуба душа.
— Вы помните Савраскина Петра Васильевича?
— Он откуда?
Венька торопливо вытащил блокнот.
— Из деревни Пронино, Псковской области.
— Таких не знаю. Псковских у меня не то что из родни, а и знакомых нету.
— Солдат он! В госпитале у вас лежал!
— Солдат… Савраскин? — задумалась бабушка Агнюша. — Фамилия знакомая. Как говоришь? Петр Васильевич? Петя, значит. Савраскин. Знакомая фамилия, знакомая… Да в то время, голуба душа, сотни лежали. И псковские были, и рязанские, и эти… С юга. Грузины. Лепечут, бывало, что-то, а не поймешь. Кто вылечится и опять на фронт, а кто и туда. На Два Брата. Кладбище так называется. — Бабка помолчала, пожевала губами и повторила: — Фамилия знакомая… Каков обличьем-то? Черненький, беленький или ни то ни се, шатен по-научному?
— Не знаю.
— Фотографии, значит, не имеется?
— Не имеется, — вздохнул Венька.
— Худо дело, — сказала старушка, помолчала и добавила: — А фамилия знакомая… Петя Савраскин… А не играл ли он, голуба душа, на гармони?
— Ничего я не знаю о нем, бабушка…
— Умер он али жив?
— Умер. Перед самой победой умер. — Венька вытащил блокнот. — Восьмого мая. «Осколочные ранения в области груди и живота…»
— Восьмого, — повторила Агнюша. — Господи, — вдруг ахнула она. — «Красно солнышко» умер! Так и есть. Петя Савраскин. Один он и не дождался победы. А уж как ждал-то… Господи… Савраскин и есть. «Красным солнышком» мы его звали. Веселый он был и весь рыженький. Все-то у него шуточки да прибауточки. Как же, как же… Петя Савраскин. Помню. В аккурат перед победой и умер. Не вынес операции. Тебе бы сразу сказать, что перед победой… «Красно солнышко»… Зайдешь, бывало, к нему в палату, а он весь и расплывается, улыбается, а уж шуточка какая-никакая припасена. Я ведь тогда нестарая была, вот он и шутил: выздоровлю, мол, и женюсь на тебе, Агнюша. Мне, говорит, такая жена, как ты, надобна, другой, говорит, не желаю… «Красно солнышко»… Тяжелый он был, не жилец…
Она еще говорила что-то о Савраскине, но Венька не прислушивался, он думал о своем: вот он и узнал все о Савраскине.
Да, это действительно он, друг Степана Башарина. Видно, фронтовая судьба забросила его в родные Степановы края, в госпиталь. Сколько он пролежал? Почему ничего не сообщил о себе тетке Настасье, он, лучший друг Степана Ивановича?
— Самоварчик с тобой, голуба душа, поставим, чайку попьем. Ты с чем любишь? С вареньем или с конфетками? — выставляя чашки, варенье, конфеты, ласково приговаривала Агнюша.
— И долго он пролежал? — спросил Венька.
— Да как тебе сказать… Недели две, пожалуй, лежал. Его к нам самолетом прислали. Там, в полевом лазарете, видать, не все осколочки вынули. Отправили к нам. У нас в те поры знатные доктора работали. Профессора! Уж на что Егор Петрович Сычев, можно сказать, волшебник, мертвых поднимал, а тут и он руки опустил. Да ты пей, голуба душа, пей чаек-то!
— Надо идти, — с сожалением сказал Венька, глядя на конфеты. — На автобус опоздаю.
— И далеко ехать?
— В Студеную.
Бабка внимательно пригляделась к мальчику и спросила:
— Не родственник ли тебе будет «Красно солнышко»?
— Нет.
— Ой ли? — хитровато улыбнулась она. — Слыхала я о Студеной. Паренек к Савраскину приезжал оттуда.
— Какой паренек?
— Хороший паренек. Волосы темные, кудрявенькие, носик прямой и глазенки смышленые такие и синие-синие, как небушко. Молоденький паренек.
— Не помните, как его звали?
— Как не помню? — даже обиделась бабка. — Михаилом. Я почему запомнила? Везу Савраскина на операцию, а он и говорит: ежели, мол, не выживу, отдайте, говорит, Агнюш, узелок Мише. Знаю, отвечаю, знаю. Приезжал этот самый Миша к Савраскину. В мае и приезжал. Я его в палату-то приводила. Да-а… Поговорить в тот раз им много не дали. Плох был «Красно солнышко». Все кашлял. Будь, говорю, спокоен, отдам твой узелок. Только, говорю, ты о смерти не думай, ты о жизни думай. Улыбнулся мне Савраскин, а глаза тоскливые. Пошутил, помню, да не вышла шуточка. Чуял он свою смертушку…