С мутной неразберихой в голове пришёл Албан в «Римскую Фортуну». Огорчение от пропажи старика и кукол усилилось тем, что в «Фортуне» отказали два станка, ежедневно обиравшие клиентов на семьсот-восемьсот бассов, и починка их грозила занять весь вечер. Но таков контракт между компанией и сетью игровых салонов – в любое время, любой объём работ. Хорошо, что в контракт входило кормление наладчика за счёт салона. «Римская Фортуна» не скупилась – бутерброды выставляла толстые и много, горячие напитки без ограничений.
Когда Албан надел на голову обруч с визорами и похожими на древние очки дисплеями, хозяин сделал удивлённую гримасу: «Что бы это значило?» Но спрашивать не стал. По контракту наладчик имеет право на самый тщательный досмотр техники.
Всё шло, как обычно. Дежурный курьер привёз запчасти, Албан взялся за работу. Салон играл, звенели жетоны. Потом у входа кто-то необычно громко вскрикнул – причём трезвым, очень испуганным голосом.
Было 21.06, но эту подробность Албан выяснил гораздо позднее.
Он повернулся и увидел, как люди прянули от входа, а по залу прошла неясная судорога. От входной двери двигались вглубь двое – какой-то улыбающийся тип средних лет и молодой хмырь с собачьими глазами. Оба без головных уборов, в длинных, уже расстёгнутых плащах. Вошедшие на ходу доставали из-под плащей автоматы с рожковыми магазинами.
– Салон закрыт навсегда! – объявил старший налётчик, вскидывая ствол; молодой повторил его движение. – Всем каюк.
– Нет! Не делайте этого! – закричал кто-то из покупавших жетоны, а мужчина в жёлтой куртке нырнул под стол. Почему-то эта храная куртка сильно запомнилась Албану. Нельзя надевать такие куртки в понедельник вечером и ходить в них по салонам – от жёлтой куртки обязательно что-то должно произойти.
Обрывочно блеснули мысли: «Хозяин не проплатил рэкет. Бандюки мстить пришли. Эх, и попал же я!»
На долю секунды Албан замешкался. Как раз в это мгновение киллеры открыли огонь. Поверх грома, веером стелившегося из стволов, он встретился глазами с убийцей, который улыбался; их взгляды столкнулись в упор – растерянный и упоённый.
Испугаться Албан не успел. Автоматы хлестали очередями по всему, что было в салоне. Будто ломом ударило по груди, оборвалось дыхание. Албана швырнуло на игральную машину, где на экране мельтешили яркие картинки – ягодки, лимоны, рожи джокеров. Он крепко приложился о корпус, но почти не ощутил удара – так, тупо, почти не больно. Вроде бы полетел в шахту лифта – кругом чёрное, мелькают лампы, и гул, громадный гул, – но при том Албан был лёгким, как воздушный шар.
После этого момента память сохранила немногое. За шахтой была тёмная карусель, его кружило и грозило сбросить с края. Гуденье забивало уши и пронизывало голову.
– Не довезём, – говорили голоса под землёй. – В клинику Гийома, живо.
– Хассе, Албан, двадцать семь лет, ИНН 840-238-505-412-57. Есть завещание на безвозмездное изъятие роговицы, почек, сердца…
– Кому-то повезло. Кроме сердца – дырявое…
– Медицинская страховка…
– Не нужна. Им надо одно: кем работает, жив ли мозг.
– Наладчик игральных автоматов. Энцефалограмма пока теплится, но кровоснабжение мозга падает.
– О'к, отправляю… Просят сохранить его по максимуму. Примут на ближайшей базе. Если доставим в исправности, будет премия. Лёгкие деньга!
Между забытьем и пробуждением он что-то чувствовал, видел и слышал, но от этих впечатлений сохранились слабые, неясные следы. Пожалуй, так оно и лучше, потому что даже следовая память о пребывании внутри смерти была пугающей. Ни цвета, ни пределов – но вместе с тем ощущение себя инертной исполинской массой, которую раскачивает внешняя сила, страшная своей свирепой настойчивостью. Вдруг – стремительное, неудержимое движение. Скорее осознание себя громадным литым ядром, катящимся вниз по склону горы, усеянному валунами и острыми каменными гребнями. Сильные толчки и удары, болью отдающиеся во всём теле. Кажется, тело вот-вот расколется – но шар-сознание неуязвим. Обжигающее дыхание плавильной печи и нестерпимый визг…
Прохлада и равновесие объяли его. В безмолвии подступил сон. Время прекратилось, потеряло смысл.
Сколько дней прошло? или пауза длилась недели?.. годы?.. Со всех сторон – невероятно, но Албан видел всем телом! – стал разгораться серый ровный свет. Никаких светильников – просто вокруг открывалось серое, медленно бледнеющее пространство. Это походило на рассвет ненастным утром, в несчастный день, когда Город окутывает смог.
Возникло шипение, словно приоткрыли газовый клапан. Оборвалось. Затем возобновилось, стало сбивчивым, прерывистым; сквозь сухой шипящий звук стали пробиваться бесплотные, лишённые эмоций голоса:
– Есть реакция на зрительный раздражитель.
– Есть на слуховой.
Что-то произошло – темнота отступила назад, впереди засияло белое солнце. Албан невольно зажмурился, на миг погрузившись во мрак, затем осторожно приоткрыл веки. Солнце оказалось лампой с зеркальным отражателем; хотя она горела очень ярко, Албан не испытывал ни боли, ни рези в глазах. Он чётко различал мелкие неровности на вогнутом горящем зеркале. Поразительно, до чего ясным стало зрение… Вот только голова была тяжёлой, неподъёмной. А тело вовсе не слушалось.
«Неужели… меня парализовало?»
– Вы меня слышите? – На фоне лампы возникло лицо, залитое густой тенью. Тонкий костистый нос с горбинкой, брови – как полоски сажи, курчавые чёрно-смоляные волосы, тёмно-карие глаза.
– Отвечайте голосом, – потребовал человек. – Вы сможете. Скажите: «Да».
Албан напрягся, с ужасом ожидая, что язык откажется повиноваться. В первое мгновение нахлынуло сразу несколько противоречивых желаний. Боязнь немоты велела ему молчать. Притворись, что можешь – но не желаешь говорить. Отложи проверку на потом, на «когда-нибудь», только бы попозже понять, что ты не способен вымолвить ни слова. Вместе с тем хотелось вернуть прежнего себя, с привычным самоощущением; эта страстная жажда подстёгивала к действию – и оказалась сильнее страха. Надо сделать попытку немедленно, потому что слепое неведение и долгие сомнения куда мучительней. Он быстро собрался с духом и сделал попытку вытолкнуть звук из горла! податься вперёд!
– А!.. – услышал он сиплый бессмысленный выкрик.
«Я могу! могу!»
Но тут в глазах помутилось, как перед обмороком, всё видимое стало пепельно-серым, а движение обозначило грузную, неповоротливую тяжесть тела, руки-колоды, тупое бесчувствие ног.
Окружающий мир проступал из туманной серости упругими глухими взрывами ощущений – они приходили, как воспоминания, возвращавшиеся после сна. Жёсткая ровная опора под спиной. Плывущий в вышине потолок.
Перед ним со всех сторон разом забрезжила и закружилась сеть пересекающихся светлых линий – так вертелась виртуальная небесная сфера в планетарии, а в середине, на смотровой площадке, Албан-школьник, разинув рот от изумления, хватался за поручни, чтоб не упасть в бездну Вселенной.
Силуэты людей, контуры обстановки, стены, пол – призрачные объёмы и преграды обступили его, а взгляд пошёл колесом, то и дело изменяя плоскости вращения, словно аттракцион в луна-парке. Албан счёл за благо закрыть глаза, откинуться и вцепиться руками в края опоры, иначе головокружение грозило сбросить его в неизведанную глубину. Вновь чернота – но сквозь неё он продолжал видеть тени людей, которые двигались между просвечивающих шкафчиков и столов. Албан плотнее сжал веки, усилил хватку непослушных пальцев – видение угасло, а пальцы с хрустом погрузились в толщу опоры.
– Синестезия зрения со сканером, – торопливо забормотал кто-то. – Разъединить?
– Нет, – силуэт курчавого неподвижно навис над Албаном. – Установка связей должна быть естественной. Спасибо, что ответили, – вновь обратился он к Албану. – Я очень рад за вас. Вы возвращаетесь к жизни. Не спешите и не бойтесь. Теперь откройте глаза и смотрите на меня. Смотрите на мой нос, на мой рот. Не пытайтесь глядеть сквозь меня. Сделайте вот что – сосредоточьтесь на родинке. Она на левой скуле, ближе к уху. Встать вы успеете; сперва освойтесь с тем, что вы живы, целы и подвижны.