Но еще живей запомнилась ему княгиня Верхослава, какой он видел ее в другое время, много позже, когда умирала от изнурительной лихорадки его мать. Было это летом, назавтра после праздника святой Анны. Траву на окрестных лугах уже скосили, и во дворе замка чудесно пахло свежим сеном. Княгиня Саломея забылась к вечеру беспокойным сном; тихонько отойдя от ее ложа, он и Верхослава вышли за ворота замка и долго смотрели на раскинувшиеся огромным веером луга и поля, где только начиналась жатва. Болеслав тогда готовился к решающему походу на брата (*10), он едва поспел на похороны матери, а Мешко, очень дороживший своим здоровьем, улегся спать. И Генрих с Верхославой вдруг оказались среди ленчицких лугов одни, без свиты. Верхослава была намного старше и всегда относилась к Генриху по-матерински, тем более теперь, когда ей предстояло стать главной в роду, - Агнесса в счет не шла. Они стояли у колючей крыжовниковой изгороди, смотрели на запад и на юг, на блеклое, безоблачное небо. О многом хотелось бы им поговорить, но оба молчали. Генрих словно впервые видел эти луга, поля, небо - людям, потрясенным неминуемой смертью близкого человека, всегда странно видеть равнодушие мира. Верхослава, не зная, что сказать, обняла его за плечи и крепко прижала к себе. Генрих взглянул на нее с изумлением, но и какое-то другое чувство заметила, видно, Верхослава в его взгляде, потому что быстро опустила руку и ушла.
С той поры они стали большими друзьями, и Генрих обычно жил при "плоцком дворе", как говорили в семье. Болеслав вскоре перебрался в Краков, но Верхослава частенько наезжала в Плоцк. Там, сидя в любимом своем саду над Вислой, она подолгу смотрела на далекую полоску противоположного берега. Ей вспоминался город, в котором она родилась; отец ее, Всеволод, тогда еще княжил в Киеве и только позже переехал в Новгород - князья русские в те времена долго на одном престоле не засиживались. Генрих почти не отлучался из Плоцка. В сандомирском уделе, заодно с мазовецким и краковским, распоряжался Болеслав - скуповат он был, жаден к деньгам, но старался не только для себя, а и для братьев выжать побольше из родовых земель, умножить богатства семьи. Правда, хозяйничал он не очень умно, но это уже дело другое. Из-за его скупости Генриха не спешили женить, а когда братья, бывало, заговаривали об этом, Болеслав напоминал им, сколько будет расходов на содержание отдельного двора, на свадьбу и так далее. Однако свадьбы в их роду следовали одна за другой: недавно оженили Болека (*11), долговязого сынка Владислава и Агнессы, а потом его теток, совсем еще сопливых девчонок, повыдавали замуж. К счастью, просватали удачно и в дальние края - послы от зятьев так долго ехали за невестами, что и о приданом позабыли. А Генрих остался неженатым.
- До поры до времени, - произнес он вслух и сел у высокого окна.
Прямо под окном низвергался водопадом пенистый горный поток, наполняя рокотом и гулом всю комнату. Генрих положил руки на подоконник и оперся на них подбородком. Он вглядывался в бурное кружение воды и думал о себе: странным и непонятным казалось ему, почему он сюда приехал и зачем он, искатель княжеского престола, а может, и королевской короны, сидит здесь и смотрит на эти баварские водопады. "Такая уж моя планета, - подумал он, но путь она мне показывает всегда правильно. Теперь необходимо быть здесь, я должен застать врасплох Оттона фон Штуццелингена и Ортлиба. Они небось по-своему смотрят на те дела, которые им препоручила, умирая, мать. Да и на эту хохотушку я бы не прочь поглядеть".
- Королева Испании! - громко сказал он. - Красиво звучит, клянусь богом!
А королева Испании стояла под его дверью.
Все полагали, что Альфонс VII ждет кончины императора Конрада и выборов нового. После того как прошлой осенью внезапно скончался король Генрих, старший сын кесаря, было не ясно, кому достанется императорская корона. А испанскому государю брак с Рихенцой был нужен, чтобы породниться с семьей римского императора, и лучи нежданного величия озарили Рихенцу, первородную внучку Болеслава Кривоустого, лишь потому, что это была самая красивая из племянниц Конрада III. Если бы после смерти ее дяди императорская корона перешла к роду Вельфов (*12) или к другому роду, тогда убеленный сединами кастилец, может, и раздумал бы посылать послов за смешливой резвушкой, которая в тихой обители близ кесарева двора ждала, когда ее увезут в золотую клетку. И царственный ее супруг ссылался на опасности, грозившие его послам в пути: там-де разбойничают и французский король, и провансальские графы, и барселонские, и наемники ломбардских городов, да еще, чего доброго, налетят морские корсары, арабы Рожера Сицилийского (*13), этого "язычника", как называл его благочестивый кастилец. Бракосочетание per procura [через представителей (лат.)] состоялось уже давно, и Рихенца мечтала о блестящей короне южного королевства, поджидавшей ее под сводами леонского собора. А пока жила "королева" спокойно, почти как монашенка незнатного рода, даже скучновато, но, к счастью, при ней уже была ее свита из десяти дам и девиц. Под заботливым надзором Гертруды маленький двор будущей чужеземной королевы преобразил мирную жизнь монастыря. Все было полно Рихенцой, ее смех звенел на галереях и в саду. Кто знает, она, возможно, не так уж стремилась к пожилому супругу. Приезд гостей в монастырь взволновал всю ее свиту, и Рихенца упросила Гертруду познакомить ее с Генрихом.
Князь нехотя отошел от окна. Он как раз думал об испанской королеве и все же с трудом понял, что именно она-то и вошла к нему в сопровождении Гертруды. Невысокая, худенькая, не такая уж красавица, по рассказам Гертруды он представлял ее другой. Но когда она улыбнулась, ее лицо засияло такой прелестью, что у Генриха захватило дух. Светлые волосы блестели на солнце, глаза были большие, серые - она очень походила на свою бабку, русскую княгиню, первую жену Кривоустого (*14). Странно было видеть эту красоту степнячки среди кирпичных стен монастыря и его пестрых, вблизи таких тяжелых, неуклюжих башен. Генрих тоже улыбнулся. С минуту он смотрел на Рихенцу, потом учтиво склонился в глубоком, до земли, поклоне, как наставляла его сама Саломея фон Берг.
- Это дочь нашего брата, с которым вы так любезно обошлись, - сказала Гертруда.
Но Рихенца только усмехнулась: видимо, она (или Генриху так показалось?) не держала на него зла за то, что ее отца выдворили из краковской столицы и наследных земель.
- А я вас уже видела, братец! - спокойно сказала она. - Через щели в ограде.
И засмеялась. Она назвала его "братец" - не величать же ей такого юнца "дядей"!
Но Генрих не улыбнулся в ответ, в его воображении возникла Верхослава. И когда Рихенца с Гертрудой ушли, он снова начал думать о ней.
В его мыслях почему-то уже не было той отчетливости, с какой он вспоминал свадьбу Кудрявого и смерть матери. Но, кружа по светлице, глядя в окно на горы и даже пересчитывая деньги, в своем кошеле, он все время ощущал незримое присутствие невестки, как это бывало в плоцком замке. Там, в деревянной башне, где помещались он и его слуги, Генрих все слонялся от одного окна к другому и даже в мороз иногда распахивал окна на заиндевевший двор, чтобы лучше видеть большое одноэтажное строение, где сидела княгиня со своими служанками. Девушки вечно пряли или ткали Генрих с тоскою смотрел на эту неизменную картину, - княгиня же обучена была в Новгороде странному, таинственному искусству. На деревянных или медных досках она рисовала святые иконы для церквей. Не женское то было занятие. И многие косились на Верхославу, хоть работу свою она делала с величайшим благоговением, подолгу молилась, перед тем как начать новую икону - будь то святое семейство, или бог-отец во славе, или просто скромное изображение какого-нибудь святого. Рисовала она по самому строгому канону, никогда не отступала от правил, подробно выписанных на разукрашенном узорами пергаменте, и время от времени усердно их перечитывала - написаны же они были по-гречески. Бедняжка Верхослава, как и подобало княжне из рода Ярослава Мудрого, умела не только славянские письмена читать, но и греческие разбирала! Это тоже вызывало неодобрение. Даже Саломею фон Берг, хоть сама она, не в пример мужу, владела искусством чтения, сперва тревожила такая ученость: не испортился бы характер у невестки! Но Верхослава была женщина тихая, умом своим не гордилась и кротко сносила нелегкий нрав Кудрявого. Слабая здоровьем, она долго не беременела. Говорили даже - и Генрих об этом знал, - что Болеслав первые два года после свадьбы не спал с женой; ведь ее выдали замуж тринадцати лет, совсем еще девочкой. Наконец она все же родила дочь, некрасивую косоглазенькую Салюсю, которой потом никак не могли найти мужа. Других детей у Верхославы пока не было.