Глава 1. Записать, стереть, записать.
Нью-Йорк, США
— Что вы сказали?
— Примите мои соболезнования, мисс Вольц.
Леони медленно опустилась в холодное кожаное кресло. Она не могла больше двигаться: тело сковало внезапной пульсирующей болью, словно по венам растекся смертельный яд. В голову пришла абсурдная мысль: а вдруг именно в этот миг она навсегда разучилась читать?
Леони захныкала и, опустив голову, уткнулась носом в открытую книгу. Она попыталась выдавить хотя бы пару слезинок, чтобы разжалобить отца и отделаться от ненавистной учебы. Девочка покраснела от напряжения, но ничего не вышло, что не только расстроило сильнее, но и жутко разозлило ее. Леони приподнялась, откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди и поджала губы, обидевшись на себя, на отца и на маленькие черные буковки, не желавшие складываться в слова и облегчать ей задачу. Отец вздохнул и укоризненно цокнул языком:
— Лео, милая, давай еще разок.
Леони было всего пять лет. Она любила смотреть «Луни Тюнз», строить замки из стульев, подушек и одеял, бегать с друзьями наперегонки, принимать ванну с пеной, объедаться шоколадным тортом и играть с соседской собакой. А отец заставлял ее по нескольку часов в день сидеть за письменным столом и вслух читать огромные и абсолютно непонятные тексты. Из детских книг у них на полках стояли только букварь и сказки братьев Гримм: букварь она переросла, а сказки ей позволялось открывать только после серьезной литературы. Леони читала медленно, невыразительно и постоянно спотыкалась о знаки препинания — она чувствовала себя очень-очень глупой, особенно по сравнению с таким потрясающим чтецом, как отец. Но он никогда не ругал ее за ошибки и неловкие паузы — он слегка наклонял голову на бок, мягко улыбался и терпеливо ждал, пока она соберется с духом и продолжит.
Леони подняла глаза — вот опять он смотрит на нее, как на сокровище.
— Я устала, — протянула она. — Я ничего не понимаю, папа. Это слишком сложно.
Он положил локти на стол и сцепил пальцы в замок. Люди часто замечали, как она похожа на отца, но Лео не верила, что может быть похожа на этого высокого, сильного, удивительно спокойного и бесконечно доброго человека. А еще он знал латынь. Латынь! Давным-давно умерший язык, который наверняка позволял ему общаться с давным-давно умершими людьми. В то время как у Леони были проблемы с раздражающе живым английским.
— Зато представь, как тебе будет легко потом, в школе, — наконец произнес он.
— Но я не хочу в школу! — воскликнула Леони и тут же пожалела об этом.
— Лео, милая, давай еще разок. У тебя отлично получается.
Она поерзала и уселась удобнее. Сделала глоток уже далеко не прохладной воды. Потерла глаза кулачками и, набрав в легкие побольше воздуха, начала заново:
— Не бы-ва-ет… книг… мо-раль-ных и-ли а-мо-раль-ных… Кни-га на-пи-са-на ли-бо хо-ро-шо… ли-бо… пло-хо…
Когда Леони пошла в школу, она читала лучше всех своих одноклассников.
Не следовало ей улетать за океан. Если бы она осталась в Лондоне, ничего бы не произошло, она бы просто не допустила подобного, она бы в конце концов заставила его бросить работу. Слезы градом скатывались по щекам и разбивались о колени — Леони просидела так несколько часов, до самого вечера. Рыдания сдавливали грудную клетку и скреблись по стенкам живота, но она не шевелилась и не давала им вырваться наружу. Отец не одобрял истерики: он считал, что любое горе можно пережить тихо и вдумчиво. Леони было интересно, насколько легко ему удалось справиться со смертью любимой жены, но она не решилась задать ему этот вопрос: боялась, что его непоколебимость все-таки треснет. Она встала, умылась, переоделась в пижаму, открыла ноутбук и купила билеты на ближайший рейс. Ночью Леони не сомкнула глаз — лежала на спине и бездумно пялилась в желтоватый потолок.
Не совсем бездумно.
Роберту Вольцу просто не повезло. Удача отвернулась всего на секунду — и какой-то негодяй, воспользовавшись моментом, застрелил его. Иначе Леони не могла объяснить случившееся, потому что ее отец никогда бы не совершил даже мельчайшей оплошности. Он был лучшим во всем, за что брался, и на него равнялся весь полицейский участок. Больше всего ему нравилось работать под прикрытием — Леони ненавидела эти задания: они казались ей самыми рискованными. Но от него исходила такая бешеная уверенность, что собственное волнение казалось ей карикатурно нелепым. А первого августа в него всадили три пули: одну в ногу, одну в плечо, одну в лоб. К горлу подкатила тошнота, когда Леони зачем-то попыталась представить эту картину. Долго ли он лежал в луже крови? А много ли крови вообще было? Леони вскочила, понеслась в ванную комнату и, упав на колени, вывернула желудок наизнанку.