В тот вечер моя жена вышла из спальни впервые после трагедии, и мы рассказали ей обо всем, что случилось.
И я внимательно наблюдал за ней — хотел понять, что она думает, и разобраться, что я сам должен думать, потому что она всегда была для меня ориентиром.
— Убейте каждую собаку, каждую кошку, — произнесла она очень медленно. — Убейте каждую мышь, каждую птицу. Убейте каждую рыбу. А если кто-то будет мешать, убейте его тоже.
Потом она снова легла в постель.
И это было настолько… я так переживал за нее, она просто на себя была не похожа — ведь это была та самая женщина, которая раньше, наткнувшись на паука, заставляла меня посадить его в чашку и выпустить в саду. Хотя насчет того, чтобы убить всех кошек и собак — это было бы, наверное… в смысле, если бы вы сделали это — допустим, убили бы всех кошек и собак независимо от того, заражены они или нет, вы могли бы гарантировать на сто процентов, что ни одному отцу в городе никогда не придется внести в дом свою… боже, я мало что запомнил из того вечера, но одно я запомнил очень хорошо: когда я принес ее, один из ее маленьких башмачков со стуком упал на линолеум, и я вместе с нею наклонился, чтобы… и ее больше не было, понимаете, не было внутри ее тела. Я носил ее тысячу раз, по лестнице, в кухню, слышал ее тонкий голосок из разных комнат, и почему, почему я каждый раз не бросался туда и не говорил ей всего, что я… но конечно, так нельзя себя вести, это портит детей, и все же…
Я хочу сказать, что при отсутствии кошек и собак вероятность того, что какому-нибудь другому отцу придется принести своего погибшего по вине этих животных ребенка домой, где мать этого ребенка сидит и заполняет счета, счастливая — ну или почти счастливая в последний раз в своей жизни, счастливая до того момента, как поднимет глаза и увидит… то есть я хочу сказать, что при полном отсутствии кошек и собак вероятность того, что это случится с кем-нибудь еще (или повторно с нами), снижается до прекрасной цифры — абсолютного Нуля.
Вот почему нам постепенно пришлось-таки принести в жертву всех кошек и собак, находившихся в Городе и его окрестностях во время первого нападения.
Но что касается мышей, птиц, рыб — нет, у нас не хватало мотивов для проведения такой акции, по крайней мере в то время, пока мы еще не добавили к нашему Плану Примечание об Обоснованных Подозрениях, а что касается людей — конечно, моя жена была немного не в себе, и это все, что можно сказать по этому поводу, хотя вскоре мы обнаружили… то есть, в ее словах было что-то провидческое, потому что со временем нам и правда пришлось ввести кое-какие особые правила, относящиеся к отъему кошек и/или собак (а также рыб, птиц и прочей живности), чьи владельцы проявляют несознательность, и, кроме того, назначить определенные наказания на случай, если кто-нибудь из этих людей нападет на Уполномоченного по Удалению Животных, как порой и случалось в действительности, и наконец, мы были вынуждены разработать специальные методы обращения с лицами, которые по какой-либо причине считали нужным подрывать наши усилия тем, что с болезненной настойчивостью критиковали на публике наши расширенные Планы из Пяти и Шести Пунктов, с этими несчастными, достойными глубокого сожаления.
Но до всего этого оставалось еще несколько месяцев.
Я часто возвращаюсь мыслями к концу того первого Общего Собрания, когда все разом встали и зааплодировали. Дядя Мэтт заготовил еще футболки с лицом улыбающейся Эмили, и после голосования каждый надел поверх своей одежды такую футболку, и дядя Мэтт сказал, что хочет сказать всем огромное искреннее спасибо, причем не только от лица своей семьи, то есть семьи, которая была жестоко и непоправимо искалечена этой ужасной и невообразимой трагедией, но также — и, пожалуй, еще более — от лица всех семей, которые мы только что спасли посредством нашего голосования от подобных невообразимых и ужасных трагедий в грядущем.
И когда я смотрел на эту толпу, на все эти футболки… не знаю, я был по-настоящему тронут тем, что всем этим славным людям так искренне жаль Эмили, при том что многие из них ее даже не знали, и мне показалось, что они как-то вдруг сумели понять, до чего хорошей она была, до чего чудесной и замечательной, и хотели своими аплодисментами почтить ее память.