Трясясь от холода, достигающего последней косточки в коченеющем теле, не сохранившем ни капельки тепла, я пыталась укрыться от низвергающихся потоков. Раздумывать долго не оставалось сил, да и освобожденный от воспоминаний мозг плохо ориентировался в понятиях 'правильно - неправильно'. Решив проникнуть в первый же попавшийся дом, я пробила в двери брешь, в которую худенькое тело просочилось без труда.
На своё счастье, хозяев в доме не оказалось, иначе у них могли быть большие неприятности в связи с моей маленькой персоной. Но дома без хозяев имеют один маленький недостаток - они холодные и неуютные. По коридорам гуляли сквозняки, зато в комнатах, благодаря толстым стенам, маленьким окнам, а также сравнительно небольшим размерам, было намного теплее.
Забравшись под одеяло, удалось согреться и неплохо выспаться, несмотря на мучившие кошмары.
Мне снились птицы, большие и черные, их черно-сизое оперенье отливало холодной сталью. То, как безмолвно они летали, - совсем низко над землей, - вызывало отвращение. Взмах рукой, и стая полыхнула большим костром, закрывшим небеса. Зрелище скукоживающегося, как прогорающая бумага, неба, ужасало.
Холодная комната враждебно прислушивалась к сдавленным рыданиям. Неужели это плакала я?
Гроза прошла.
Поднявшись, я пустилась гулять по насупившему, недовольному присутствием чужака, дому. Голод безошибочно вывел меня на кухню. Отыскав в кладовой парочку головок лука, сыр и затвердевшую булку, кое-как затравила червячка. Пройдя черед коридор в другую часть помещения, я зачарованно замерла на пороге.
Потому что оказалась в магазине с одеждой. Перед большим, сверкающим в рассветных сумерках, стеклом, манерничал красавец-манекен, в темном костюме, блестящем черном плаще и шляпе с высокой тульей, с элегантной тросточкой в руках. За манекеном-мужчиной жеманно пряталась тоненькая девичья фигурка, запакованная в платье на кринолине, окружившим искусственную талию фестонами белой ткани, натянутой на обруча. Повсюду в комнате красовались наряды различных цветов, фасонов, на любой случай жизни, для любого времени года и суток. Платья домашние, платья для прогулок, платья бальные, костюмы для верховой езды, пальто, плащи, подбитые дорогими мехами, а так же мехами попроще и подешевле. Пеньюары, юбки, сорочки, манто, боа - целые горы прелестных тряпок.
Со всех сторон комнату охраняли высокие зеркала. Гладкая поверхность отражала стройные аккуратные ряды с вешалками, манекены, тени светильников, столы, лавки, стулья.
Сойдясь с двойником поближе, я с любопытством рассмотрела саму себя. При росте в пять футов, судя по всему, вес мой никак не мог превышать девяноста девяти фунтов. Округлые ягодицы мягко перетекали в тонкую талию. Не пышная, но упругая грудь выглядела аккуратной. Округлые плечи удерживали длинную гибкую шею. Силуэт фигуры очертанием напоминал маленькую скрипку.
Лицо с первого взгляда производило впечатление кукольной приторности: прямой носик, мягкие губки, белая гладкая кожа, округлый подбородок в ямочках. Из образа жеманной красавицы выбивались глаза: черные, матовые, без блеска, они напоминали два омута, в которых пряталось нечто злое и сильное, в любой момент готовое вырваться на свободу.
Пройдясь пару раз туда и сюда, я остановилась у платья из набивного ситца, с рукавчиками-фонариками и рюшами на груди, с юбкой в пол. Такое вполне под стать дочке горожанина, не слишком богатого, не слишком бедного. Обыкновенного. Поверх платья пришлось набросить плащ с широким капюшоном, отороченным мехом неизвестного пушистого четвероногого зверька.
Переодевшись, я вновь подошла к зеркалу. Из его глубины на меня смотрело сразу два облика: ребёнок и женщина. Обе маленькие и хрупкие, с точенными мелкими чертами лица, с белой мраморной кожей, как у всех рыжих, но без единой веснушки. С темно-огненной массой мелких длинных кудряшек, что словно рамка подчеркивали белизну кожи, с неожиданно черными, изогнутыми, как у куклы, ресницами.
Звук приближающихся шагов заставил вздрогнуть.
- Кто здесь? - донесся раздраженный голос.
В неровном утреннем свете выплывшая из сумерек женщина выглядела бледной и сердитой.
- Что ты здесь делаешь? - сдвинула она брови.
Что, интересно, следовало ответить: 'Ворую ваши платья?'.
Я пожала плечами:
- Ходить нагой не принято. Извините, решила у вас позаимствовать кое-что из одежды. У вас её так много.
- Да что ты говоришь? Подумать только! Откуда взялась такая милая непосредственность в наш довольно посредственный век? А ну, снимай с себя одежду, нахалка. Немедленно снимай!
- Не стану, - отодвинулась я от неё на всякий случай.
- Просто слов нет! - всплеснула женщина руками. - Да я сейчас Дознавателей позову! Нет, ну виданное ли дело? Я тебя застукала за воровством, готова по доброте душевной отпустить, - понимаешь? Так что пошевеливайся, пока я добрая.
- Маэра, если я сниму одежду, то все равно попаду к Дознавателям. Предпочитаю сделать это одетой.
Игнорируя её намерения задохнуться от возмущения, я направилась к выходу.
- Всего доброго.
Мне не препятствовали, - возможно, у хозяйки дома оказалась хорошо развита интуиция.
С рассветом улицы наполнились множеством звенящих голосов. По мощеным улочкам стучали деревянные обода колес, острые женские каблучки, тяжелые мужские трости. Пищали многочисленные детские голоса; хрипло лаяли собаки.
Даже деревья, явственнее шуршали едва тронутыми осенней кистью золотыми кронами.
Кое-где ещё продолжали клубиться клочки разошедшегося к полудню тумана. Впрочем, они ни сколько не мешали наслаждаться видом. На высокой набережной реки Рив удобные скамейки, украшенные резными поручнями, приглашали присесть, отдохнуть, понаблюдать за неспешным, размеренным течением вод. Часть города виднелась отсюда, как на ладони: умытая яростной ночной грозой, окутанная не до конца ушедшими снами.
Ещё немного поплутав, удалось выйти на торговые ряды, где бойкие торговки вывешивали товар в надежде завлечь привередливого покупателя. Толстые кровяные, копченные, сыроваренные колбасы, душистые головки сыра, ароматные крендельки, толстые сладкие пирожки с золотистой корочкой! Чувство голода, вызванное отрадной для взора картиной, пересиливало и гордость, и застенчивость.
Потоптавшись немного у порога булочной, я вошла. Пожелав доброго утра толстухе за стойкой, спросила, не будет ли та так любезна? Не окажет ли милости? Не угостит ли булочкой?
- Если я стану угощать бесплатно, то разорюсь, - бездушно отрезала торговка.
Окинув беглым взглядом, добавила:
- Здесь не подают милостыни.
Отвернувшись, поставила точку в разговоре.
Много позже, приходилось тихонько раскаиваться в той, самой первой, расправе, свершенной в голодной горячке. Но угрызениям совести, следует признать, всегда не хватало глубины.
Собрав булочки в подвернувшийся под руку пакет, я покинула место преступления, вернулась на Набережную и с удовольствием подкрепилась. Недоеденные кондитерские трофеи, превратив в крошки, оставила в кормушках птицам. Благодарные пичуги, совсем не похожие на монстров из страшных снов, радостно чирикали.
Почти против воли ноги сами повлекли назад, к булочной. Оказалось, что у распахнутых дверей уже стояли люди. Судя по форме, Дознаватели.
Всеобщее внимание привлекал красивый светловолосый мужчина в пижонских кожаных штанах и черной рубахе, застегнутой совершенно непонятным образом (ни пуговиц, ни крючков, ни шнуровок на неё не было: какие-то непонятные металлические штыри да шарики). Глаза, яркие до неприятного, - до дрожи в коленках, до мурашек на руках, - выдавали в мужчине аристократа-мага. У простых людей такой синевы во взоре не встретишь.
Как и многие другие, я, не отрываясь, смотрела на него, пока из булочной не вынырнул лысый коротышка с пухлым подбородком, маленькими ручками и проницательными глазками-буравчиками, старательно прячущимися за толстыми, как у ребенка, щеками и толстым мясистым носом: