Дядю Лоханя угнали на южный берег реки, чтобы он перетаскивал камни на другой берег. Он с отвращением передал поводья старикашке с гноившимися глазами. Маленький деревянный мостик раскачивался из стороны в сторону, словно в любой момент мог рухнуть. Дядя Лохань перешёл на другой берег и остановился. И тут китаец-надсмотрщик легонько ткнул Лоханя в голову фиолетовым хлыстом из ротанга и велел:
— Давай, тащи камни на другой берег.
Дядя Лохань потёр глаза, кровь, стекавшая с головы, перепачкала брови. Он взял камень среднего размера и понёс на противоположный берег. Старик надсмотрщик так никуда и не ушёл. Дядя Лохань наказал ему:
— Берегите их, это мулы моих хозяев.
Старик повесил голову и потянул животных в сторону большого отряда мулов и лошадей, прокладывавших дорогу. На гладких чёрных крупах мулов играли отблески солнечного света. Всё ещё истекавший кровью дядя Лохань присел на корточки, зачерпнул пригоршню земли и прижал к ране. Тупая боль пронзила тело до пальцев ног, ему показалось, будто голова треснула пополам. По краю строительной площадки рассредоточились японские черти и солдаты марионеточных войск с оружием наизготовку. Надсмотрщик с плетью в руке слонялся по строительной площадке, словно привидение. При виде кровавого месива вперемешку с грязью на голове дяди Лоханя крестьяне пугались до дрожи. Дядя Лохань взял очередной камень, но не прошёл и пары шагов, как позади раздался свист, после чего спину пронзила резкая боль. Дядя Лохань бросил камень и посмотрел на улыбавшегося надсмотрщика:
— Начальник, давайте поговорим, чего сразу бить-то?
Надсмотрщик улыбался и молчал, затем поднял хлыст и стеганул Лоханя по пояснице. Дяде Лоханю показалось, что хлыст разрубил тело на две половины, из глаз хлынули потоком горячие, обжигающие слёзы. Кровь прилила к голове, корка из запёкшейся крови и грязи пульсировала, готовая лопнуть. Дядя Лохань вскрикнул:
— Начальник!
Тот снова огрел его плетью.
— Зачем вы меня бьёте?
Помахав хлыстом, начальник со смехом сказал:
— Глаза разуй, сукин ты сын.
Дядя Лохань задохнулся от рыданий, глаза заволокло слезами, он взял из кучи большой камень и заковылял в сторону деревянного мостика. Голова распухла, перед глазами повисла пелена, острые края камня врезались в живот и под рёбра, но он уже не чувствовал боли.
Надсмотрщик прирос к месту с плетью в руке, и, проходя мимо него с камнями, дядя Лохань дрожал от ужаса. Надсмотрщик ударил его по шее плетью. Лохань упал на колени, прижимая камень к груди. Камень ободрал кожу на обеих руках, кроме того, дядя Лохань до крови разбил подбородок. Он совершенно растерялся и заплакал, как ребёнок. Голова была пуста, и в этой пустоте неспешно разгорался красный огонёк.
Дядя Лохань с трудом вытащил руки из-под камня, поднялся и выгнул спину, как старый рассерженный драный кот.
Тут к надсмотрщику подошёл какой-то мужчина средних лет с улыбкой от уха до уха, вытащил из кармана пачку сигарет и с почтением протянул одну, поднеся её прямо ко рту надсмотрщика, а тот приоткрыл губы, чтобы взять сигарету, и ждал, когда дадут прикурить.
Подошедший мужчина сказал:
— Почтенный, не стоит сердиться на этого чурбана.
Надсмотрщик выпустил дым через ноздри, но ничего не ответил. Дядя Лохань увидел, как пожелтевшие пальцы, сжимавшие плеть, напряглись.
Мужчина сунул пачку сигарет в карман надсмотрщика. Тот вроде бы и не заметил, хмыкнул, похлопал по карману, развернулся и ушёл.
— Отец, ты тут новенький, да? — спросил его мужчина.
Дядя Лохань ответил:
— Да.
— Ты ему ничего не подарил в честь знакомства?
— Да меня эти псы слушать не стали! Насильно сюда приволокли!
— Подари ему чуток денег или пачку сигарет, он не бьёт упорных, не бьёт ленивых, бьёт только тех, кто дальше своего носа не видит.
С этими словами он присоединился к остальным крестьянам, пригнанным на работы.
Всё утро дядя Лохань отчаянно тягал камни, словно бы лишился души. Струп на голове засох на солнце и причинял боль. Он ободрал руки до мяса. На подбородке образовалась ссадина, и изо рта без конца текла слюна. Пурпурное пламя всё так же горело в голове — то сильнее, то слабее, но так и не гасло.
В полдень по тому участку шоссе, где с трудом могли пробраться машины, трясясь и раскачиваясь, подъехал тёмно-жёлтый грузовичок. Дядя Лохань смутно услышал свист и увидел, как полумёртвые от усталости работники побрели на нетвёрдых ногах в сторону грузовичка. Сам он уселся на земле, не имея ни малейшего понятия, что происходит, и не желая узнавать, что это за машина. Только обжигающее пурпурное пламя колыхалось внутри, отдаваясь звоном в ушах.
К нему подошёл тот парень средних лет и потянул за рукав со словами:
— Отец, пошли, еду привезли! Пойдём, попробуешь японский рис!
Дядя Лохань встал и побрёл следом.
Из грузовика спустили несколько вёдер белоснежного риса, а ещё большую плетёную корзину, в которой лежало множество белых керамических плошек с синими узорами. Рядом с вёдрами стоял тощий китаец с латунным черпаком, а у корзины встал толстый китаец, раздававший плошки. Когда подходил очередной крестьянин, он выдавал ему плошку, и в тот же момент туда черпаком накладывали рис. Народ толпился вокруг грузовичка, с жадностью накинувшись на еду. Палочек не было, и все ели руками.
Надсмотрщик снова подошёл, держа в руках хлыст, а на его лице застыла та же невозмутимая улыбка. Пламя в голове дяди Лоханя полыхнуло и чётко осветило воспоминания, которые он отбросил прочь: он вспомнил сегодняшнее кошмарное утро. Охранники — японцы и солдаты марионеточных войск — тоже собрались вокруг белого жестяного ведра с рисом. Длинномордая овчарка с купированными ушами сидела за ведром и, высунув язык, смотрела на крестьян.
Дядя Лохань насчитал больше десятка япошек и не меньше солдат марионеточной армии, столпившихся за едой вокруг ведра, и у него зародилась идея побега. Нужно лишь забуриться в гаоляновое поле, и там его эти гребаные псы уже не достанут. Подошвам стало жарко, на них выступил пот. После того как шевельнулись мысли о побеге, он занервничал. Что скрывалось за холодной усмешкой надсмотрщика с хлыстом? Стоило дяде Лоханю увидеть эту усмешку, так в его голове тут же всё смешалось.
Крестьяне не наелись, а толстый китаец собрал плошки. Работяги облизывали губы, с жадностью глядя на рис, прилипший к стенкам пустых вёдер, но никто не осмеливался шелохнуться. На северном берегу реки хрипло заревел мул. Дядя Лохань узнал звук. Это кричал наш чёрный мул. На только что появившемся пустыре. Мулов и лошадей привязали к каменным каткам. Повсюду валялся истерзанный гаолян. Скотина неохотно жевала смятую жухлую гаоляновую ботву.
После обеда один паренёк чуть старше двадцати, решив, что надсмотрщик отвлёкся, помчался к гаоляновому полю, но его догнала пуля. Он упал ничком на краю поля и больше не двигался.
Когда солнце стало клониться к западу, снова приехал тот тёмно-жёлтый грузовичок. Дядя Лохань доел свой черпак риса. Его желудок привык к гаоляну и активно противился рису с привкусом плесени, однако дядя Лохань силой заставил себя глотать, несмотря на спазмы в горле. Мысль о побеге всё крепла и крепла. Он вспомнил о деревеньке в десяти с лишним ли отсюда, о своём доме, где в нос бил аромат гаолянового вина. Когда пришли японцы, все работники винокурни разбежались, и раскалённые котлы, в которых варили вино, остыли. Но ещё больше скучал он по моей бабушке и моему отцу. То тепло, которое моя бабушка дарила ему рядом с гаоляновой скирдой, вовек не забыть.
После ужина крестьян перегнали в большой загон, окружённый частоколом из кедровых жердей, который сверху был накрыт несколькими полотнищами брезента. Снаружи ограждение из жердей обтянули грубой сеткой с ячейками размером с фасолину, а калитку сварили из толстых металлических прутов. Япошки и солдаты марионеточных войск жили по отдельности в двух палатках, которые стояли в нескольких десятках шагов от загона. Ту овчарку привязали ко входу в палатку япошек. Перед калиткой воткнули высокий шест, на котором повесили два фонаря. Япошки и солдаты марионеточных войск сменялись на посту. Мулов и лошадей привязали с западной стороны загона на разорённом гаоляновом поле, где в землю воткнули несколько десятков коновязей.