– Эй, кузен! – прокричал Ксандер. – Тебя силой вытащить из-под кровати или ты сам ко мне выйдешь?
Ястребы рассыпались вокруг, вогнав в панику слуг, которые побросали все, что было в руках, и кинулись куда подальше, прячась за дверями и под мебелью.
Бром надул щеки, выдохнул и устало опустился в мягкое кресло, перекинув ногу через подлокотник.
– Он не мог бы поторопиться? У меня уже ноги гудят от усталости.
– Здесь есть вино? – спросил Даганэй, глянув на инкрустированный золотом столик.
– Вроде бы да, – ответил Бром и потянулся к хрустальному графину, затем вздрогнул от боли и потер грудь, где удар меча рассек доспехи. Он ослабил ремень на плече и вытащил сломанную металлическую пластину.
Даганэй поспешил к нему и разлил вино по двум бокалам.
– Кому еще налить? – спросил он.
Некоторые из солдат улыбнулись и с надеждой глянули на генерала.
– Простите, парни, но вино только для священников и лордов, – пошутила Гвен, отвергая предложенный ей бокал.
Сверху раздался шум, и все повернулись к лестнице. По ней спускалась группа мужчин, во главе которой шел каресианец в черных доспехах. Ятаган он держал в ножнах, но шел так, чтобы прикрывать собой Арчибальда Тириса. Двоюродный брат Ксандера оказался щуплым мужчиной с редеющей шевелюрой и болезненно-желтой кожей. Взгляд его блуждал по сторонам, и в целом он был похож на зачарованного колдуньей.
За ним среди стражи выделялась внушительная фигура рыцаря в серебристых доспехах, в белом плаще и с двуручным мечом за спиной.
– Доброго тебе дня, кузен, – произнес Ксандер, медленно обнажая полуторный меч. – Выходи вперед и прими правосудие.
– Богохульник! – захлебнулся яростью каресианец. – Здесь властвуют Семь Сестер!
Ксандер откинул голову и расхохотался. Он закинул Миротворец на плечи и неторопливо подошел навстречу брату и свите, шагнув на нижнюю ступеньку.
– Гавань, крепостные стены и улицы города наши. Люди не хотят умирать. – Герцог угрожающе улыбнулся. – И это Тор Фунвейр, моя земля. Убирайтесь в свою Каресию. Я здесь властвую.
Каресианец вытащил один из кинжалов с волнистым лезвием и передал его Арчибальду, а тот злобно посмотрел на Ксандера.
– Я не умру от твоей руки, принц Александр! – проблеял Арчибальд. – Я покажу тебе, как мало смерть значит для истинно верующих! – С этими словами он вонзил кинжал себе в живот, выворачивая наружу кишки. – Я всегда буду любить ее… – прошептал он перед смертью.
Ксандер взбежал по лестнице, его солдаты неотрывно следовали за ним. Он изо всех сил ударил кулаком в латной рукавице по лицу каресианца, сокрушив ему челюсть, затем схватил его за горло и погрузил Миротворец ему в грудь.
– Это. Моя. Земля, – повторил он, выделяя каждое слово.
Каресианец сполз с лезвия, кровь струилась у него изо рта. Затем Ксандер направил меч на человека в серебряных доспехах, и клинок застыл в твердой руке, не двигаясь ни на дюйм.
– А ты? – спросил Ксандер.
Человек в серебряных доспехах – ходячая гора мышц и стали – учтиво склонил голову.
– Лорд Маркос из Рейна, рыцарь Белой церкви, приветствует вас, принц Александр.
Донесения слетались к нему со всего города. В Тирисе вспыхивали отдельные очаги сопротивления, но жители на улицах говорили скорее об освобождении города, а не о его завоевании. С высокого балкона резиденции дома Тирис Гвен наблюдала за праздником, устроенным на площади. Радостные жители восхваляли герцога Хейрана и бранили деспотичное правление Арчибальда Тириса. Капитан Бреннан с его отрядом спустили черное знамя и подняли старое – с белым орлом, обозначив конец короткого владычества Семи Сестер над столицей Тор Фунвейра.
Гвен страшно устала, но адреналин держал ее на ногах, и она могла насладиться зрелищем. Ястребы согнали на площадь сотни каресианцев и несколько десятков священников, которые до сих пор были под властью колдовских чар Госпожи Боли. Пурпурный собор обнесли охраной, но его обитатели пока не возражали против смены власти, как и городская стража, и королевская гвардия. По приказу офицеров солдаты Ястребов помогали решать проблемы освобожденных жителей города. Гвен радовало, что они с удовольствием принялись за новые обязанности. О свергнутом правителе она до сих пор не услышала ни одного доброго слова, и его смерть скорее праздновали, чем оплакивали.