В русской литературе Сенковский остался, прежде всего, создателем «Фантастических путешествий барона Брамбеуса». В этой замечательной и талантливой книге, на мой взгляд, угадываются истоки всех основных направлений современной фантастики: от чисто научной до приключенческой и сказочной. Отметился Сенковский и в романе катастроф. В «Поэтическом путешествии по белу свету» барон Брамбеус влюбляется в «божественную коконницу» и в порыве любви, опрокинув в комнате жаровню, сжигает зараз десять тысяч домов, – пожар поистине грандиозный. Затем герой барона Брамбеуса борется с мировой чумой, претерпевает самые удивительные приключения, хотя все это всего лишь подступы к «Ученому путешествию на Медвежий остров».
14 апреля 1828 года, так указывается в романе, в сибирскую тундру, в край болот, неистового гнуса и северных оленей отправился некий горячий последователь Шамполиона (тогда вся Европа говорила о только что разгаданной тайне египетских иероглифов) весьма жизнерадостный исследователь барон Брамбеус и его компаньон доктор Шпурцман. Трудно отделаться от впечатления, что Сенковский пародирует будущих доктора Клоубонни и Жака Паганеля – задолго до их появления из-под пера Жюля Верна. «Невозможно представить себе ничего забавнее почтенного испытателя природы, согнутого дугой на тощей лошади и увешанного со всех сторон ружьями, пистолетами, барометрами, термометрами, змеиными кожами, бобровыми хвостами, набитыми соломою сусликами и птицами, из которых одного ястреба особенного рода, за недостатком места за спиною и на груди, посадил он было у себя на шапке».
Прибыв на остров Медвежий – его легко найти на любой современной географической карте – путешественники открывают в скалах необитаемую пещеру, стены которой покрыты таинственными письменами. (Кстати, повесть разбита не на главы, а на стены. Стена первая… Стена вторая… Стена третья… четвертая…) Разумеется, для барона Брамбеуса препятствий нет. «Я долго путешествовал по Египту и, быв в Париже, имел честь принадлежать к числу усерднейших учеников Шампольона-младшего, прославившегося открытием ключа к иероглифам». – «По нашей системе всякий иероглиф есть или буква, или метафорическая фигура, изображающая известное понятие, или вместе буква и фигура, или не буква, не фигура, а только произвольное украшение почерка, – такие достаточно издевательские объяснения вкладывает Сенковский в уста своего бесцеремонного героя. И приходит к не менее издевательскому выводу: – Итак, нет ничего легче, как читать иероглифы: где не выходит смысла по буквам, там должно толковать их метафорически; если нельзя подобрать метафоры, то позволяется совсем пропустить иероглиф и перейти к следующему, понятнейшему».
Удивительная история некоей погибшей цивилизации предстает перед ошеломленными читателями.
«В 10-й день второй луны сего 11 789 года в северо-восточной стороне неба появилась большая комета». Русские писатели любили обращать внимания на небесных странниц. По ходу развития сюжета зловещая комета постоянно увеличивается, наводя ужас на людей. Но герой допотопного романа страдает не столько от ужаса перед будущим, сколько от жестокой ревности. Красавица Саяна (вот они сибирские реальности, – Г.П.) его не любит. И немудрено, немудрено. «Все наши женщины (предпотопные или ископаемые) ужасные кокотки». Только придворный астроном Шимшик понимает, что большинству земных стран грозит самая скорая гибель. Правда, настоящему ученому все в жилу, ему интересен как процесс, так и результаты. «Итак, комета своими развалинами, – радуется он, – едва может засыпать три или четыре области – положим, три или четыре царства; но зато какое счастье!.. мы с достоверностью узнаем, наконец, что такое кометы и как они устроены».
Влюбленный герой страдает, а тем временем «голова кометы уже не уступала величиною Луне, а хвост бледно-желтого цвета, разбитый на две полосы, закрыл собою огромную часть небесного свода». Вот, наконец, сыграна и свадьба, но мучения ревнивого героя не утихают. Молодая жена ведет себя весьма ветрено, а «комета уже уподоблялась большой круглой туче и занимала всю восточную сторону неба: она потеряла свою богатую светлую оболочку и была бурого цвету, который всякую минуту темнел все более и более. Солнце, недавно возникшее из-за небосклона, уже скрывало западный свой берег за краем этого исполинского шара. Под моими ногами город гремел глухим шумом и во многих местах возвышались массы густого дыму, в котором пылало пожарное пламя; по улицам передвигались дикие шайки грабителей, обагренных кровию, и перед лицом опасности, увлекающей всю природу в пропасть гибели, еще с жадностью уносящих в общую могилу исторгнутое у своих сограждан имение».
Мир обречен. Он по-настоящему обречен.
«Я кричал моим людям, чтобы они скорее спасались на двор, чтобы выводили из конюшен лошадей, мамонтов, мастодонтов, и сам с трепещущею Саяною стремглав бежал к лестнице, прыгая через опрокинутую утварь и уклоняясь от падающих со стен украшений».
Река Лена выходит из берегов. Холодные воды со всех сторон рушатся на допотопный город. Герои бегут, астроном Шимшик теряет все книги и инструменты. «Муж, от которого жена бежала с любовником во время падения кометы на Землю, во сто крат несчастнее всех астрономов». Герой романа доходит до того, что убивает очередного любовника Саяны. Сама она, тем не менее, спасает ревнивого мужа, оттащив его от ужасной бездонной трещины, разверзшейся перед ними.
«Увидели мы заглядывающую в отверстие пещеры длинную безобразную змеиную голову, вертящуюся на весьма высокой и прямой как пень шее. Она держала в пасти человеческий труп и с любопытством смотрела на нас большими, в пядень, глазами…»
А вода Лены поднимается. Вода поднимается все выше. В пещере по левую сторону от входа барон Брамбеус находит еще одну запись. Она самая короткая. Она пронизана трагизмом совершенно особого свойства. Оставленная на каменной стене главным героем романа, она гласит: «Вода остановилась на одной точке и выше не поднимается».
И как завершающий удар:
«Я съел кокотку!»
К сожалению, барона Брамбеуса ждет горькое разочарование. За древние иероглифы он принял нечто естественное, придуманное самой природой. «Это кристаллизация сталагмита, называемая у нас, по минералогии, глифическим или живописным», – объясняет путешественникам ученый человек в Якутске. Конечно, доктор Шпурцман окончательно впадает в ужасный гнев, хотя барон Брамбеус его успокаивает: «Не моя же вина, ежели природа играет так, что из ее глупых шуток выходит по грамматике Шампольона очень порядочный смысл!»
Вернувшись с острова Медвежьего, барон Брамбеус отправляется в «Сентиментальное путешествие на гору Этну» На ее вершине некий мстительный швед сбрасывает любопытного барона в кратер. Внутри пустотелой земли, в отличие от более позднего романа Жюля Верна, все оказывается наоборот: приветствие там – ругательство, потолок – пол. Все там вывернуто наизнанку. В этот вывернутом наоборот мире барон Брамбеус, конечно, «избрал себе жену навыворот, устроил свое хозяйство вверх дном и прижил детей опрокидью». А выбрался из подземного мира барон Брамбеус через жерло извергающегося вулкана, опять же предвосхитив Жюля Верна.
Впрочем, не только Жюля Верна. В «Фантастических путешествиях барона Брамбеуса» герой летает на камне, как на ядре… Имя прелестной допотопной Саяны откликнется дальним благородным эхом в имени прекрасной марсианки… Кометы и потопы станут главными атрибутами бесчисленных романов катастроф… Борис Натанович Стругацкий как-то заметил в разговоре, что вряд ли кто-то станет в наши дни издавать массовыми тиражами Салтыкова-Щедрина или Сенковского, но, думаю, что это больше вопрос подхода. По крайней мере, Салтыков-Щедрин благополучно переиздается, а в 1886 году «Ученое путешествие на Медвежий остров» вышло в свет полумиллионным тиражом.