— И больше, чем меня?
— Да уж, конечно, больше, чем вас, монсеньер: от вас мне одни огорчения. То вы больны, то держите его вдали от меня, то увозите его на войну, да еще на целый год, как было под Ла-Рошелью, а от него мне одно удовольствие.
— Но, в конце концов, — сказал Ришелье, — если бы умер король, если бы умерла королева, если бы умер я, если бы все умерли, что бы вы стали делать совсем одни?
Госпожа Кавуа посмотрела на мужа и рассмеялась.
— Ну что ж, — сказала она, — мы делали бы…
— Да, что бы вы делали?
— Мы делали бы то же, что Адам и Ева, монсеньер, когда они были одни.
Кардинал рассмеялся вместе с ними.
— Но у вас же, — сказал он, — восемь детей в доме?
— Простите, монсеньер, их осталось только шесть. Господу угодно было взять двоих у нас.
— О, я уверен, он возместит вам эту потерю.
— Надеюсь; так ведь, Кавуа?
— Итак, надо обеспечить существование этих бедных малюток.
— Благодарение Богу, монсеньер, они не знают лишений.
— Да, но, если бы я умер, они бы их узнали.
— Храни нас Небо от подобного несчастья! — в один голос воскликнули супруги.
— Надеюсь, что оно вас охранит, да и меня тоже; но пока что предвидеть надо все. Госпожа Кавуа, я предоставляю вам в половинной доле с господином Мишелем, именуемым Пьером де Бельгардом, именуемым маркизом де Монбрёном, именуемым сеньором де Сукарьером, привилегию на парижские портшезы.
— О монсеньер!
— А теперь, Кавуа, — продолжал Ришелье, — можешь увести свою жену, и пусть она будет тобой довольна, иначе я посажу тебя на неделю под арест в вашей супружеской спальне.
— О монсеньер! — воскликнули супруги, бросившись в ноги кардиналу и целуя ему руки.
Кардинал простер над ними ладони.
— Что за чертовщину вы там бормочете, монсеньер? — спросила г-жа Кавуа, не знавшая латыни.
— Самую прекрасную заповедь из Евангелия, которую, к несчастью, кардиналам запрещено осуществлять; идите.
Затем, слегка подталкиваемые им, они вышли из этого кабинета, где за два часа произошло столько событий.
Когда кардинал остался один, лицо его вновь обрело обычную суровость.
— Ну что ж, — сказал он, — подведем краткие итоги сегодняшнего дня.
И, достав из кармана записную книжку, написал карандашом:
«Граф де Море неделю назад вернулся из Савойи. Любовник г-жи де ла Монтань. Свидание с г-жой Фаржи в гостинице „Крашеная борода“. Он переодет баском, она — каталонкой; по всей вероятности, у него письма к обеим королевам от Карла Эммануила. Убийство Этьенна Латиля за отказ убить графа де Море. Пизани, отвергнутый г-жой де Можирон, ранен Сукарьером; спасся благодаря горбу.
Сукарьер получил привилегию на портшезы и стал главой моей светской полиции в дополнение к дю Трамбле, главе полиции религиозной.
Королева отсутствовала на балете, сославшись на мигрень».
— Ну, что еще? — спрашивал кардинал свою память.
— Ах, да! — вдруг вспомнил он. — Это письмо, похищенное из бумажника королевского медика и проданное его камердинером отцу Жозефу. Посмотрим-ка, что в нем говорится: ведь Россиньоль разгадал шифр.
И он позвал:
— Россиньоль! Россиньоль!
Маленький человек в очках возник на пороге.
— Письмо и шифр! — сказал кардинал.
— Вот они, монсеньер.
Кардинал взял бумаги.
— Хорошо, — сказал он, — до завтра; если я буду доволен вашим переводом, вы получите вознаграждение в сорок пистолей вместо двадцати.
— Надеюсь, что ваше высокопреосвященство будет доволен.
Россиньоль вышел. Кардинал развернул и прочел письмо.
Вот что буквально в нем говорилось:
«Если будет изгнан с , он сможет укрыться на . предложит ему гостеприимство с большим удовольствием. Но здоровье весьма ненадежно: почему бы в случае его смерти не выдать за ? Ходят слухи, что хочет избавиться от , чтобы выдать за . Пока пусть продолжает ухаживать за , притворяясь, что из-за этой страсти находится в крайнем разладе с . Важно, чтобы , хоть он большой хитрец или, вернее, считает себя таковым, ошибался, думая, что влюблен в .