В тот день, когда Габриель нанесла это оскорбление Сюлли или, скажем точнее, допустила эту несправедливость в отношении Сюлли, она тем самым подписала отказ от возможности стать французской королевой.
Генрих IV признал двух своих сыновей, дал им титулы принцев и велел окрестить их под этими титулами. Государственный секретарь Франции послал Сюлли расписку о крещении детей Франции. Сюлли вернул ее, сказав: «Детей Франции не существует».
Король не решился настаивать.
Для Сюлли это был способ прощупать своего повелителя. Может быть, если бы Генрих IV потребовал, Сюлли уступил бы. Но уступил Генрих. И Сюлли понял: король любит Габриель меньше, чем ему самому кажется.
Ей, начинавшей стареть, Сюлли противопоставил соперницу вечно юную, вечно прекрасную, вечно соблазнительную — полную кассу.
Габриель же, увы, была кассой исчерпанной.
А полная касса принадлежала великому герцогу Тосканскому.
Он уже несколько лет назад прислал королю портрет своей племянницы — очаровательной девушки, излучающей молодость и свежесть; раннюю тучность Марии Медичи можно было назвать цветущим здоровьем.
Габриель, увидев портрет, сказала:
— Не портрета я боюсь, а кассы.
Генрих IV должен был сделать выбор между женщиной и деньгами.
И поскольку он не мог достаточно быстро решиться выбрать деньги, женщину отравили.
Жил в Париже бывший сапожник из Лукки, но мавританского происхождения, по имени Заме; подписывая заключаемые контракты, он в качестве своего звания указывал: «Владелец миллиона семисот тысяч экю». Ловкий в любом ремесле, умеющий из всего извлечь выгоду, Заме в бытность свою сапожником сумел сделать из ноги Генриха III — по правде говоря, ноги довольно «сочной», если употребить профессиональный термин, — настоящую женскую ножку Генрих III, очарованный видом своей ноги, назначил Заме распорядителем малых покоев, где он воспитывал и обучал двенадцать мальчиков-хористов (сей превосходный король любил музыку).
На этой должности Заме начал богатеть. Когда всем нужны были деньги, в самый разгар Лиги он ссужал всех — и участников Лиги, и испанцев, и даже короля Наваррского, которому никто не хотел давать взаймы. Предвидел ли он возвышение Генриха IV как Красс — возвышение Цезаря? Если так, то это еще одна черта, сближающая его со знаменитым римским банкиром.
Заме был человеком великого герцога Фердинандо.
Сюлли и Заме поняли друг друга.
Надо было дождаться момента и воспользоваться им. Обладая верным глазом и твердой рукой, можно было считать партию выигранной.
Сюлли изображал при Габриель, он сам пишет об этом в мемуарах. Однажды в споре с ним она так его и назвала. Сюлли хотел быть слугой, но не хотел, чтобы ему об этом говорили.
Он пожаловался Генриху IV, и король сказал Габриель:
— Я предпочитаю такого , как он, десяти таким , как вы.
Миг настал.
Экс-кардинал Фердинандо был начеку, протягивал из-за Альп яд — им он убил своего брата Франческо и свою невестку Бьянку.
Габриель была в Фонтенбло с королем. Приближалась Пасха. Ее духовник настаивал, чтобы она провела Пасху в Париже, и ей пришла роковая идея устроить праздник в доме Заме, мавра; это должно принести ей несчастье!
Сюлли, хотя и был в ссоре с ней, навестил ее у Заме. Почему? Очевидно, он не мог поверить, что она способна совершить такую неосторожность.
Бедная женщина уже видела себя на троне. Чтобы сделать приятное Сюлли, она — словно и в самом деле была королевой — сказала ему, что ей доставило бы большое удовольствие видеть его жену . Герцогиня пришла в ярость от такой наглости.
— , — сказал Сюлли, успокаивая ее, — .
По-видимому, он знал все.
Так знал ли Сюлли, что собираются отравить Габриель?
Без сомнения! Сюлли вел себя как государственный деятель: он покинул Париж, чтобы отравители могли действовать на свободе, но велел, чтобы его держали в курсе происходящего.
Мы говорим «отравители», ибо их было двое. Вторым был некто Лаваренн; он умер от внезапного испуга, когда ученая сорока, вместо того чтобы назвать его человеческим именем, произнесла рыбье.