Он обвел взглядом сидящих вокруг стола. Двадцать два человека, из них только тринадцать с правом решающего голоса – причем один отсутствовал, – молча обдумывали положение, при котором двести пятьдесят миллионов рабочих и крестьян, голодные, лишенные электричества, сидят в холоде и темноте, и в то же время войска Советской Армии, Министерства внутренних дел и КГБ испытывают недостаток в горючем, а следовательно, ограничены в мобильности и подготовке.
Члены Политбюро относились к числу самых могущественных людей в мире, их власть намного превышала полномочия аналогичных руководителей западных государств. Они не несли ответственности ни перед кем – ни перед Центральным Комитетом Коммунистической Партии, ни перед Верховным Советом и, уж конечно, ни перед населением собственной страны. На протяжении многих лет эти люди не ходили по улицам Москвы, а только ездили в огромных лимузинах ручной сборки с водителями за рулем в свои роскошные московские квартиры или в пожалованные им государственные дачи в изолированных лесах под Москвой. Они совершали покупки – если у них возникало такое желание – в охраняемых сотрудниками КГБ специальных магазинах, предназначенных для партийной и государственной элиты, и обслуживались врачами в элитарных спецбольницах. И благодаря всему этому они считали себя хозяевами своей судьбы.
Лишь сейчас эти люди начали понимать, что они, как и все остальные смертные, тоже вынуждены подчиняться року и их личное неограниченное могущество бессильно перед ним.
Их окружала огромная страна, жители которой недоедали, ютились в плохих жилищах, а единственное, в чем народ не испытывал недостатка, были вездесущие плакаты и лозунги, восхваляющие Прогресс и Солидарность. Сергетов знал, что некоторые из сидящих за столом и впрямь верили этим лозунгам. Иногда даже он верил в них сам, отдавая дань идеалам своей юности. Но советский прогресс не мог накормить людей, и как долго будут верить в собственную солидарность народы этой великой страны, вынужденные голодать, терпеть холод и сидеть в темноте? Неужели всегда их сердца будет согревать гордость от мысли о ядерных ракетах, скрытых в сибирских лесах? Или от мысли о тысячах танков и пушек, выпускаемых каждый год? Разве, глядя на небо, они будут испытывать вдохновение от того, что на околоземной орбите летает космическая станция «Салют»? А вдруг на смену этому возникнет мысль о том, чем питается элита, повелевающая их судьбами? Не прошло и года с тех пор, как Сергетов возглавлял Ленинградскую партийную организацию; он всегда внимательно выслушивал своих подчиненных, которые рассказывали об анекдотах и недовольном ворчании в очередях, что выстраивались за двумя буханками хлеба, или зубной пастой, или обувью. Даже в то время он чувствовал себя изолированным от суровой реальности, которой жила страна, и нередко ему в голову приходила мысль: а вдруг наступит момент, когда гнет, испытываемый простым рабочим, покажется этому рабочему слишком тяжким? Как узнает об этом он, глава партийной организации огромного города, возглавляющий марш народа к сияющим вершинам коммунизма? Как он узнает об этом теперь? А сумеют ли узнать об этом другие члены Политбюро, старше его возрастом?
Народ – так называли они, употребляя существительное мужского рода, население страны, которое тем не менее насиловали во всех отношениях; массы, безликое сборище людей – мужчин и женщин, – трудящихся каждодневно в Москве и по всей стране на заводах и в колхозах, скрывающих свои мысли за бесстрастными масками неулыбчивых лиц. Члены Политбюро убеждали себя, что эти рабочие и крестьяне не скупились на всю эту роскошь, окружающую их руководителей, потому что на плечах этих руководителей лежала ответственность за судьбы страны. В конце концов, жизнь народа действительно постепенно улучшалась. Таким было соглашение между членами Политбюро на самом верху и бесчисленными массами на дне. Однако этот договор вот-вот будет разорван – и что произойдет тогда? Николай второй не сумел заглянуть в будущее. Люди, сидящие в этой комнате, считали, что им это удастся. Министр обороны нарушил тишину:
– Нам нужна нефть. Все очень просто. Недостаток нефти должен быть восполнен. Альтернативой станет развал народного хозяйства, голодный народ и снижение боеготовности. Такие последствия недопустимы.
– Но у нас нет валюты на закупку нефти, – напомнил один из кандидатов в члены Политбюро.
– Тогда нужно забрать ее силой.
Боб Тоуленд нахмурился, глядя на сладкий пирог. Не следует есть десерт, напомнил себе аналитик по вопросам разведки. Однако в столовой Агентства национальной безопасности такой пирог готовили всего лишь раз в неделю, и это было его любимое блюдо. К тому же в нем всего двести калорий – пять минут на велотренажере по возвращении домой.
– Что ты думаешь об этой статье в газете, Боб? – спросил один из сотрудников.
– Пожар на нефтедобывающем комплексе? – Тоуленд посмотрел на пропуск, приколотый к лацкану пиджака любопытного. Этот человек не имел доступа к разведданным, полученным спутниками. – Похоже, там действительно произошел крупный пожар.
– И тебе больше ничего не известно?
– Скажем так: сведения просочились в газету от человека, у которого степень допуска выше, чем у меня.
– Совершенно секретные сведения – в прессу? – Оба рассмеялись.
– Что-то вроде того. В статье содержится информация, к которой я не допущен, – произнес Тоуленд, говоря почти правду. Пожар на нефтепромыслах погас, и сотрудники агентства были озадачены тем, что Ивану удалось так быстро справиться с пламенем. – Не думаю, что это нанесло им слишком уж большой ущерб. Я хочу сказать, что в конце концов у них нет миллионов людей, которые едут в отпуск на личных автомобилях, правда?
– Пожалуй, ты прав. Как пирог?
– Совсем неплохой, – улыбнулся Тоуленд, уже думая о том, что дополнительное время на велотренажере может и не понадобиться.
Политбюро собралось снова на следующее утро, в половине десятого. За окнами с двойными стеклами небо было серым, задернутым пеленой снега, который начал сыпать опять, увеличивая и без того уже лежащий на земле полуметровый слой. Вечером молодежь будет кататься на лыжах, подумал Сергетов, спускаться с крутых склонов. В парке имени Горького на двух замерзших прудах расчистят снег и под ярким светом прожекторов по льду помчатся пары, сопровождаемые музыкой Прокофьева и Чайковского. Москвичи будут смеяться, согреваться водкой и наслаждаться морозом, не подозревая о том, что будет сейчас говориться в этой комнате, не зная, что готовит для них судьба.
Накануне, в четыре часа дня, заседание Политбюро закрылось, и в комнате остались только пять человек – члены Совета обороны. Даже члены Политбюро не допускались на заседания этого совета.
С дальнего конца комнаты на присутствующих с портрета в рост смотрел Владимир Ильич Ульянов-Ленин, революционный святой советского коммунизма. Его высокий лоб чуть отброшен назад, словно от дующего в лицо сильного ветра, а проницательные глаза смотрят куда-то вдаль, в славное будущее, о неизбежности наступления которого заявила «наука», называемая марксизмом-ленинизмом, считая это заранее определенным курсом истории. Славное будущее. Где оно славное? – спросил себя Михаил Сергетов. Что стало с нашей революцией? Неужели товарищ Ленин действительно полагал, что события будут развиваться именно так?
Сергетов перевел взгляд на генерального секретаря, «молодого» человека, по мнению Запада, твердо удерживающего власть в своих руках, человека, менявшего ситуацию даже сейчас. Многих, в том числе и самого Сергетова, удивило восшествие этого человека на высшую ступень в партийной иерархии и, следовательно, во всей стране. Запад по-прежнему смотрел на него с надеждой, как это делали когда-то и мы, подумал Сергетов. Его переезд в Москву быстро разрушил все иллюзии. Еще одна рухнувшая мечта. Человек, приложивший столько усилий, чтобы скрыть от всех годы упадка в сельском хозяйстве, старавшийся выдать поражения за успехи, теперь получил возможность употребить свое поверхностное обаяние на гораздо более широкой сцене. Он не жалел сил – каждый из сидящих за столом мог засвидетельствовать это, – но перед ним стояла неразрешимая задача. Ему пришлось дать слишком много обещаний, пойти на множество компромиссов со старой гвардией, чтобы занять этот пост. Даже «молодые» партийные деятели, которым было за пятьдесят, к шестидесяти и которых он ввел в состав Политбюро, имели прочные связи со старым режимом. По сути дела ничто не изменилось.