– Обалдеть! – старший десятник настолько восхитился эрудицией подчинённого, что повысил голос. – И ты это определил на расстоянии?
– Шаманизм, – коротко пояснил Еремей.
– И что?
– В университете я именно его и преподавал. А различать бубны по звуку – задание для студентов второго года обучения.
– Уважаю, – шёпот Барабаша выдавал немалое потрясение. Даже больше чем немалое – пошатнулась твёрдая уверенность в том, что учёные занимаются сущей ерундой, проедая казённые деньги и плодя себе подобных бездельников. – А зачем бубен здесь?
Баргузин вслушался.
– Бубум… бум… тыц-тыц-тыц-бум… – повторил он вслед за бубном неведомого шамана. – Скорее всего, тут собираются колдовать.
– Понятно объясняешь. Я-то думал, что глорхийцы рыбу ловят.
– В горах? – Еремей в очередной раз не понял юмора.
– Ага, непременно в горах. Толком расскажешь, что там творится?
– Так вот же… «бум-бум» сдвоенное слышишь? Похоже на заклинание Завесы невидимости. Или Полога невидимости, что, в общем-то, одно и то же.
– Магия?
– Ну… шаманы тоже кое-что могут. Я читал в древнем манускрипте о жертвоприношениях, способных увеличить силы мелкого колдуна в несколько раз. Но там про Сахийский хаканат.
– Плевать на хаканаты, – Матвей, кажется, уже принял решение. – На моей земле ни одна свинья не может колдовать безнаказанно. Особенно головожопая.
Глава 3
– Видишь его, командир? – шёпот бывшего профессора прозвучал на грани восприятия, но обострённому слуху старшего десятника он показался подобным грохоту идущих в атаку «Левиафанов».
– Не слепой, – бросил Матвей.
Действительно, пляшущую за мерцающей синим светом завесой фигурку не смог бы разглядеть только безглазый степной кошкокрот, но откуда ему тут взяться? Отсиживается в своей норе за сотни вёрст отсюда и не забивает себе голову проблемами каких-то там людишек. Шаман за завесой, кстати, немного похож на кошкокрота, только очень грязного.
– Ерёма, сможешь что-нибудь сделать? – в голосе Барабаша звучала странная надежда.
– Я же не колдун, – ответил Еремей.
– Жалко…
Профессору тоже было жалко – проклятое свечение начиналось за сотню шагов от бьющего в бубен глорхийца и не пропускало ничего и никого. Сунувшийся десятник отделался лёгким испугом и торчащими дыбом волосами, щёлкающей синими искрами кольчугой да мучительной икотой, не прекращающейся довольно длительное время. А попасть туда, в освещённый круг, очень нужно – если обвешанный амулетами шут успеет закончить обряд, то полог невидимости закроет деревню, и тогда… И тогда они останутся без оружия и жратвы за многие переходы от линии фронта. Плохо, это будет больше чем плохо.
– А если… – Еремей посмотрел на командира.
– Дурак? – Барабаш машинально схватился за карман, где лежал последний шарик с гремучим студнем. – Тебя хоть чему-то учили в твоём чокнутом Университете? На народные деньги, между прочим.
Баргузин не стал оправдываться и объяснять, что Университет содержится на личные средства Владыки. Также не решился спрашивать о том, какая связь должна быть между учёбой и гранатой. Наверное, какая-то есть. А вот мысль в голове после слов появилась настырная, хоть и бредовая.
Вот она вроде бы хвостик показала. Нет, вильнула, зараза, тем местом, откуда хвостик растёт, и убежала. Не совсем убежала – мелькает где-то на краю сознания, дразнится, чуть ли не язык показывает. У мыслей есть язык? Вроде бы нет, но всё равно показывает.
О чём это старший десятник говорил? Точно, об учёбе!
– Командир, – Еремей смущённо кашлянул и замолчал.
– Отставить чинопочитание!
– А?
– По имени обращайся.
Столь грубое попрание воинской дисциплины, да ещё со стороны человека, который сам же её и вдалбливал, подействовало на бывшего профессора ошеломляюще. Он захлопал блеснувшими в свете завесы глазами, но всё же пересилил себя:
– Матвей… хм… тут такое дело.
– Да?
– Когда я ещё сам учился… Ну ты понимаешь?
– Что не сразу профессором родился? Конечно, понимаю.
– Извини, это присказка. Привычка с лекций.
– Понятно.
– Так вот, Матвей, – Баргузин испугался собственной смелости, но, заметив поощрительный кивок старшего десятника, продолжил: – Когда я был студентом, то мне как-то попалась забавная рукопись. Она лежала в библиотеке на полке исторических курьёзов, но… Ну ты понимаешь?
Барабаш промолчал.
– Ну, я и прочитал, – вздохнул Еремей. – Там как раз про подобное.
– А говоришь, не учили!
– Не про то говорю. В том свитке значилось, что для снятия сферы непреодолимости, неважно каким способом поставленной, достаточно окропить видимое сияние мочой стального лягушонка. Представляешь хохму?
– Чего-чего?
– Забавно, правда? В старых источниках и не такое встречается.
– Погоди, – Матвей вдруг стал хмур и сосредоточен. – Не мельтеши.
– Да я разве…
Старший десятник ответил не сразу. Видно было, что его гнетёт что-то непонятное. Воспоминания или угрызения совести? Скорее первое, так как с совестью у старого вояки давно был заключён почётный мир, не предусматривающий взаимных упрёков. Наконец, после долгого раздумья, выдавил:
– Мама в детстве называла меня лягушонком.
– Гы!
– А в рожу?
– За что?
– Просто так и на будущее.
– Так я молчу.
– Вот и молчи! – Барабаш повысил голос, но тут же перешёл на шёпот: – А в когорте меня прозвали Железным Матом.
– Как звали?
– Не звали, а прозвали, дурень! – рассердился старший десятник. – Почувствуй разницу.
Но бывший профессор уже не обращал внимания на угрозы – что-то бормотал под нос, размахивал руками, доказывая самому себе прописные истины, и едва не подпрыгивал на месте. Впрочем, последнее пресекалось строгим командиром, дабы случайный звон кольчуги не смог выдать неприятелю их расположение.
– Я нашёл это, Матвей! Как говорили древние пелейцы – эврика!
– Так ты, сволочь, предлагаешь… – задохнувшийся от возмущения командир не нашёл подходящих слов, но красноречивым жестом показал, что именно имеется в виду.
– Что?
– Я тебе не кобель блохастый, чтобы лапу на каждый столбик задирать.
– Зачем её задирать? – не сразу сообразил Еремей. Потом до него кое-что дошло, и профессор удивлённо вскинул брови. – Ты собираешься пописать на глорхийского шамана?
– Сам же говорил…
– Я просто привёл пример исторического курьёза и вовсе не хотел… А ты в самом деле решил, что… хм… ладно, забыли.
Барабаш молча скрипнул зубами и кивнул – забыли так забыли. Но если милостью Триады повезёт выбраться к своим живыми, то уж не взыщи, Еремеюшка!
– Дело в том, – продолжил не подозревающий о грядущих неприятностях Баргузин, – что обычно такие завесы служат лишь для того, чтобы никто не смог помешать шаману провести ритуал. Знаешь, кочевники с подозрением относятся к любому колдовству…
– В морду дадут?
– Это вряд ли. А вот нарушить начертанные на земле линии или загасить пару светильников вполне способны. Из обычной зловредности. Бросит каменюку издалека и смоется неузнанным. А бедолагу колдуну, если на месте неуправляемым потоком силы не вывернет наизнанку, то всё равно крупные неприятности обеспечены. Вплоть до полного паралича на ближайшие полгода. Кому охота?
– Красиво рассказываешь, Ерёма, – оценил Барабаш. – Красиво, но бестолково и длинно. Покороче не можешь?
– Куда уж короче-то? Вот у нас в Университете был преподаватель теории стихосложения…
– Ерёма… – старший десятник протянул с укоряющей и угрожающей интонацией одновременно. – Как человек крайне добрый и вежливый, я бы посоветовал заткнуть пасть и говорить только по существу вопроса.