– Не волнуйся. Нет ничего дурного в том, чтобы чувствовать злость и страх. Страх пройдет, просто дай себе время.
В этот день мама смогла справиться со своим переживаниями и вышла из спальни подготовить дом к встрече. Она была пугающе худа, глаза блестели как-то нездорово, но в пятна на щеках вернулся цвет, и волосы ее были аккуратно причесаны и собраны в пучок на макушке. Только вот среди красных прядей затесалось несколько рыжевато-белых.
«Насколько сильно может состариться раанка за каких-то десять дней?».
Ун шел по коридору, понурив голову. Он представлял, как его отряд корпуса безопасности попадает в засаду и сражается с сотней, с тремя сотнями соренов, как целятся, стреляют из винтовок и... Все это было неправда, все фантазии снова и снова заканчивались судорогами на полу школьной столовой. Он представлял, как кричит еле слышно: «Они меня отравили!». А потом умирает. И еще умирают остальные: сестры, друзья, знакомые.
«Ты их не боишься на самом деле, – сказал ему отец, – они тебе омерзительны, ты просто еще этого не понял».
– Вы, юноша, собираетесь подраться с моими ботинками?
Ун вздрогнул, поняв вдруг, что стоит и смотрит на черные начищенные до угольного блеска ботинки. Он выпрямился, заставив себя оторвать от них взгляд, и посмотрел на незнакомца, сразу догадавшись, кто это. Чрезвычайный уполномоченный его императорского величества оказался длиннолицым, совершенно лысым рааном с пятнистой макушкой. К удивлению Уна, на одежде гостя не было красной вышивки, свидетельствующей о принадлежности к высокородным семье (разве в Столице служат не одни только высокородные?). Его черный костюм был строг, да и сам он не улыбался. Не потому что злился, просто камень не может сердиться, как не может и радоваться. Его рукопожатие оказалось крепким и холодным.
Где-то позади хлопнула дверь, и раздались резкие шаги.
Сердце забилось быстрее, Ун испуганно обернулся к отцу. Он боялся увидеть на его лице раздраженное спокойствие, предвестник бури, но тот заговорил почти примирительно и сочувственно:
– Произошедшее все еще свежо, господин уполномоченный. Мальчишка переживает. Боюсь, мы не скоро вернемся к спокойной жизни.
– Да. Тревожные времена.
Следом за отцом из гостиной вышла мама и сестры в синих платьицах сестринства, в которое все-таки как-то умудрились вступить три месяца назад. Уполномоченный оказался скуп на приветствия. Соблюдя все условности, он последовал за отцом к дверям, ведущим в рабочее крыло дома. Разговор между ними завязался сам с собой, как между старыми друзьями. Ун постарался прислушаться, но разобрал только: «...не думает, что это лишь вопрос этого города…».
Чрезвычайный уполномоченный его величества уехал вечером, отец вышел проводить его, и Ун бесшумно выскользнул следом, когда автомобиль с важным гостем, заворчав, поехал к воротам, шурша гравием и огибая широкую круглую клумбу.
– Ун?
Ун вздрогнул. Отец не смотрел на него, казался отрешенным, с этакой блуждающей улыбкой на губах, и все равно не переставал подмечать происходящее вокруг и слушать. Появится ли у него самого, у Уна, когда-нибудь такое же чутье? Нужно ли вырасти для этого или упражняться? Или же надо таким родиться? «У меня глаза отца и прадеда, – решил Ун, – может, я и в другом пошел в них? Если повезло».
– Следишь тут?
– Извините. Хотел еще раз посмотреть на гостя.
– Хм. На гостя... – отец провел рукой по темно-красным волосам. – Следи лучше за газетами, мой мальчик. Нас ждут удивительные времена.
Он замолчал, и Ун не посмел спрашивать и только вспомнил стих из наставлений первого императора, который тот написал в поучение грядущим поколениям: «Учись же терпенью, о отрок, забудь торопливости путь, кто время кнутом подгоняет, на жизнь не успеет взглянуть...».
И ждать пришлось недолго. Через два дня преподаватель высокой литературы Соон вкатил в класс радио-тумбу на колесиках, волоча за собой длинные хвосты проводов, и сказал:
– Всем внимание! – его высокий голос, пригодный только для древней поэзии, дрожал. – Тихо! Тихо же! Сейчас будет срочное обращение из столицы. Слушать и не отвлекаться!
Все притихли, но не из-за приказа старого вредины. Ун чувствовал, как любопытство, приправленное тревогой, медленно растекается от ученика к ученику. «Неужели какая-нибудь война? – подумал он. И еще: – А я ведь не успел вырасти!».
Но тут же он вспомнил злобные морды макак, представил, как подобный им враг бросается в атаку, не боясь смерти – ни своей, ни чужой. Что-то внутри трусливо дрогнуло и шепнуло: «А может и неплохо, что я еще не гожусь для призыва?». Взгляд Уна начал метаться от предмета к предмету, он пытался выдумать оправдание для самого себя и не находил его, но, к счастью, учитель повернул круглую ручку приемника, и ритмичное щелканье сменилось торжественной и вдумчивой мелодией гимна.