После очередного поворота они наконец-то вышли к круто уходящая вверх стене. Один из солдат – широкоплечий раан – открыл тяжелую металлическую дверь, свистнул и прикрикнул на кого-то с другой стороны:
– Пошли прочь! Ну!
Ответом ему был топот босых ног и резкое неразборчивое бормотание, выделяющиеся на фоне равномерного гула. И запах. Из-за двери потянул какой-то горьковато-приторный запах.
– Господин управитель, – капитан достал из кобуры на поясе ручную пушку, – посматривайте себе под ноги. Эти макаки иногда гадят в самых непредсказуемых местах. Должно быть, нарочно. Злобное зверье.
Внутри зверинец оказался размером со стадион для бега или игры в высокий мяч, а то и больше, и от края до края его заполняли кособокие шалаши, сооруженные из кусков грубой ткани и подгнивших досок.
Пока они спускались по железной лестнице, Ун старался держаться подле отца, отчаянно протирая нос. Любопытство в нем боролось со страхом, он хотел одновременно и убежать, и прикоснуться ко всему, что здесь было. Потому, когда солдаты со всех сторон окружили его и отца, изрядно заслонив собой гнетущий, мрачный, но любопытный пейзаж, Ун был и рад, и огорчен.
Макаки попрятались, но запах их был повсюду, невыносимый и липкий. Казалось, что ничто не сможет перебить душок испражнений, но к нему упорно примешивалось сладковатая гниль, от которой на языке как будто оседала мерзкая пленка. Ун глубоко вздохнул, и его замутило, но он взглянул на отца, спокойного и сдержанного, и изо всех сил сдержал приступ тошноты.
– Боятся они вас, – сказал отец.
– Вот и хорошо, – ответил капитан Нот почти довольно, а потом кивнул на ближайший из шалашей, – там. Вытащи-ка нам макаку на посмотреть.
Один из солдат отделился от охранной группы, подошел к опасно накрененному шалашу и стукнул по стенке прикладом винтовки. Получился громкий и резкий звук, и наружу, запутавшись на секунду в засаленной занавеске, выскочило нечто вопящее. Оно начало было метаться из стороны в сторону, но увидело солдат и повалилось ничком, вытянув вперед тонкие лапы.
На первый взгляд можно было принять это существо за нечто разумное. Размером оно было чуть ниже среднего раанского роста, шерсть росла только в подмышках и на голове, спускаясь белыми паклями на острые плечи, на передних лапах было по пять пальцев с грубыми ороговевшими ногтями, бледную желтоватую кожу покрывали бурые полосы.
Ун посмотрел на отца вопросительно, тот ухмыльнулся:
– Да, чем-то похожи на разумных. Видишь, как умеет шутить природа?
Капитан Нот хохотнул, легко пнул макаку под ребра (это, по всей видимости, был самец), и заставил его поднять голову. Морду зверя покрывала грубая шерсть, которой не было только на носу, лбу и вокруг глаз – мерзкое зрелище, которое лишь подчеркивало поразительно резкое отличие макаки от раанов и тех же норнов, волосы у которых росли лишь на голове. В темной щели рта виднелось лишь три-четыре кривых зуба, в глубоких карих глазах таился страх и еще какое-то неуловимое выражение, которому Ун не мог подобрать названия.
– Все мы произошли от приматов, – сказал отец ровным тоном.
– И они? Они... те приматы? Наши предки? – глупый вопрос вырвался сам собой, но Уну нужно было сказать хоть что-нибудь, чтобы прогнать дурноту.
– Нет! Да будет злейший враг империи лишен такого родства, – лицо отца исказилось искренним, глубоким отвращением, – пока не появились разумные формы жизни, мой мальчик, природа проводила эксперименты. Она смотрела, что может получиться из обезьяны. Наш вид оказался сильнее прочих, пусть даже в нем были и подвиды с кровью получше и похуже. Наши предки истребили соперников, потому что были умнее и организованнее, потому что им требовалось пространство для существования. Но видишь, одна уродливая враждебная тупиковая ветвь смогла уцелеть на севере и юге и существовала сотни тысяч лет бок о бок с нами. Они, как и всякая обезьяна, хорошо повторяли и притворялись, а еще лучше воровали чужие достижения. У них даже появилось свое подобие языка. Пусть полопочет.
Капитан еще раз пнул старую макаку и что-то грубо рявкнул, макака отозвалась набором неразборчивых лающих звуков.
– Видишь? Конечно, они придумали все это не сами. Их натаскивал один коварный и подлый народец, который стерли из истории во время Объединительной войны. А эти бедные обезьяны, оставшись без своих хозяев, какое-то время по старой привычке носились повсюду и пытались играть с нами в войну, хотя уже были обречены, Еще какие-то два поколения назад они упорно делали вид, что равны нам, но видишь, мальчик, дикая и грязная их природа быстро взяла вверх, и теперь все на своих местах. Пусть идет.