– Пусти ее и пойдемте. Боюсь представить, что еще тут творится.
Самка сжалась в комок, зыркая на солдат злыми глазами и морща нос. Ее ужасно похожая на лицо морда на какой-то миг сбила Уна с толку, он даже удивился, как сильно она похожа на нечто разумное. Но теперь, после кривлянья, все стало на свои места. Животное есть животное. Ни одна раанка не стала бы вести себя подобным образом и корчить такие мерзкие рожи. Разве что совсем сошедшая с ума, но таких, как правило, отыскивали еще в детстве и отправляли навсегда в бедламы, а самым неизлечимым, опасным или жалким и беспомощным дарили вечный сон. Но вот макаки жили по законам природы. Что для любого разумного существа – безумие и путь позора, то для них – обычное следование инстинктам и сиюминутным желаниям.
Она поняла, что Ун смотрит, и оскалилась в неком злобном подобии улыбки. Ему стало страшно: вдруг самка собиралась напасть? Но отец уже пошел вперед, и не оставалось ничего, кроме как пойти следом, испуганно оборачиваясь через плечо в ожидании атаки.
Ун успел заметить, как капитан что-то шепнул одному из замыкающих солдат. Тот отделился от группы, схватил неуклюже поднимающуюся самку за шерсть и потащил куда-то за шалаши. Она визжала точно пожарная сирена, не то умоляя о милосердии, не то прося помощи, но макаки лишь нерешительно выглядывали из своих убежищ, никто не попытался заступиться за нее. Еще бы! У диких зверей нет и не может быть чувства товарищества, им не знакомо самопожертвование или жалость. А ведь Уну даже эту белошерстную макаку было по-своему жалко. Ее теперь точно накажут!
Если бы какой-то враг напал на империю, и один из вражеских солдат схватил и потащил куда-то раана или раанку, то против него поднялись бы даже безоружные и слабые. Они бы... Ун услышал, как что-то хлюпнуло под подошвой правого ботинка, услышал резкий запах. Не решаясь посмотреть вниз, он пошаркал ногой и прибавил шагу, чтобы не отставать от отца.
Ничего сильно любопытного им больше не попадалось, и пейзаж изменился лишь тогда, когда капитан привел их к северному краю зверинца. Здесь лачуги заканчивались, и шагах в десяти от них начинались ряды и ряды квадратных деревянных будок высотой чуть ниже роста взрослого раана и длинной шагов в пять. В каждой будке были проделаны ровные дверные проемы, завешенные кусками темной засаленной ткани, и по два окна. В одной из крайних будок занавес дрогнул, показались любопытные синие глаза и тут же скрылись, заметив взгляд Уна.
– Здесь держим дрессированных, господин управитель. В этом секторе заводские, рядом шахтовые, у самых стен пахотные.
Вид этого «района» немного сбил гнев отца. Ун сразу заметил, что скулы его расслабились.
– Вижу, у вас тут достаточно четкое разделение.
Капитан, понурый и злой, оживился, видимо, тоже почувствовал едва уловимую перемену в настроении управителя.
– Это стандартная система, придуманная министром Аби еще после Объединительной войны. Нам не позволено вносить в нее принципиальных изменений. Да и она очень удачная, господин управитель, – ответил капитан Нот так торопливо, словно боялся, что его обгонит кто-то из солдат, – всем дрессированным полагается жить лучше остальной стаи. Если они начинают плохо работать – их нужно выселить на день к остальным. Если это не поможет – на три дня. Если и после этого дрессированный не исправится, то, скорее всего, он уже просто не способен исполнять свою обычную работу. Тут уж по усмотрению дирекции предприятия. Либо совсем списать, либо подыскать ему дело полегче. Здесь получается отдельная вторая стая. Их ненавидят, мы это видим, рычат на них, дразнят, но каждая из тех макак, – капитан указал на вонючие трущобы, – жизнь бы отдала, чтобы оказаться на этой стороне зверинца.
– Не удивлен. Видишь, Ун? – отец посмотрел на него с холодным раздражением. – Вся суть животных. Они хотят. Они живут в собственных испражнениях, не могут догадаться, что надо просто перестать ходить под себя, но хотят лучшего. Зверь загадит одну нору, пойдет искать другую. Пусти ту грязную толпу в эти дома, и тут через неделю уже невозможно будет ногу поставить на чистую землю.
Капитан негромко рассмеялся:
– Безусловно, господин управитель! Они бы все засра... хм. Испортили. Но им сюда нельзя. Если местные макаки ловят кого-то из трущобных на своей земле, то избивают, порой очень жестоко, иногда совсем забивают. Их за это не наказывают. Если же трущобные поднимают руку на дрессированных, неважно кто и неважно за что, то у нас тут, знаете, разрешена односторонняя кровная месть. Или само пострадавшее животное, или его приятели идут разбираться. Если пострадавший не может мстить, то мы находим виновного сами и устраиваем ему «колючую черепашку». Если же нам не выдают виновного или не могут на него указать, то выбираем пять случайных макак из разных частей логова и делаем новую черепашку каждую неделю. Очень рабочий метод.