Гегель писал: «[...] Красота и истина суть одно и то же, ибо прекрасное должно быть истинным в самом себе. По столь же верно, что истинное отличается от прекрасного»16. Это отличие он видел в том, что истинность характеризует всеобщность идеи, тогда как красота есть чувственное явление, чувственная видимость идеи. Если учесть, что в мировоззрении Гегеля понятие как духовное средоточие идеи выступает фактически в виде глубинной сущности объективного явления, можно увидеть, что рассмотренное выше взаимоотношение истины и красоты представляет собой в сущности материалистическую интерпретацию гегелевского понимания проблемы. Могучий ум немецкого мыслителя здесь, как и в огромном большинстве случаев, идеалистически трансформировал собственные, поистине гениальные прозрения диалектико-материалистического понимания самых кардинальных вопросов философии и эстетики.
Но если красота диалектически соотносится с истинностью логического познания, то безобразное как противоположность красоте в сфере эстетического, очевидно, должно, в свою очередь, диалектически противостоять ложности познания логического. На первый взгляд это не представляется правильным, ибо мы привыкли считать ощущение безобразного не результатом ошибки эстетического восприятия, но. напротив, свидетельством его способности к избирательности и критической чуткости.
Не отрицая последнего, попробуем все же более внимательно вникнуть в суть дела. Истинность в наиболее общем виде означает правильное раскрытие действительного смысла исследуемых процессов и явлений. Иными словами, истинность познания заключается в том, что оно отвлекается от случайного и внешнего и констатирует закономерное, существенное, вскрывает устойчивые, определяющие формы и процессы бытия. В этой связи мы имеем право определить несостоятельность познания как неспособность отличить случайное от закономерного, а его ложность — как принятие случайного за закономерное.
В самом деле, ошибка в исследовании чего-либо есть именно принятие одного за другое, второстепенного за главное и определяющее, утверждение как существенного для предмета исследования чего-то, что для него случайно или чуждо. Конечно, в сложном диалектическом процессе приближения к истине может быть много тонкостей и нюансов, однако суть дела все же заключается в том, что правильные положения схватывают закономерное именно как закономерное и отбрасывают или попутно исследуют все иное, как в данной связи случайное и превходящее, тогда как понятия ложные принимают случайное в предмете исследования за существенное и закономерное. Если истинное знание раскрывает нам действительность в виде стройной картины взаимодействия ее закономерностей, соответствующей реальности, то ложное в познании нарушает это соответствие, создавая превратную картину, где незакономерное в действительности оказывается закономерным, а существенное так и остается нераскрытым.
Обращаясь к эстетическому отражению действительности, мы видим, что и здесь правильность познания, непосредственным свидетельством достижения которой является ощущение красоты, заключается в раскрытии внутренней диалектической взаимосвязи форм и процессов, вопреки тому случайному, незакономерному, дисгармоничному в явлениях, сквозь которое объективно пробивается гармоническое начало саморазвития материи. В случайном и более или менее внешне дисгармоничном явлении или процессе эстетическое восприятие раскрывает внутреннюю закономерность и гармонию бытия, что и определяет правильность эстетического отражения, его истинность.
Конечно, мы можем воспринять непосредственно и поверхностное скопление случайностей, можем не ощутить за внешней случайностью всеобщность и закономерность гармонического, необходимого начала диалектического саморазвития. Такое непосредственное восприятие разорванности, хаотичности, голой количественности, внешности явлений не способно вызвать чувства красоты, так как здесь нет факта непосредственного проникновения сознания в глубинные, закономерные связи бытия, нет эстетического познания как непосредственно-образного раскрытия сути и смысла явлений.
Подобное эстетическое равнодушие соответствует теоретической беспомощности обыденного мышления.
Однако бывают случаи, когда эстетическое восприятие при столкновении с дисгармоническими явлениями не остается равнодушным, но доставляет нам острое чувство безобразности, порой доходящее до глубокого физического отвращения. Это происходит тогда, когда акт непосредственного проникновения сознания в гармоническую суть явлений настолько активно отрицается дисгармоничностью частного случайного объекта, что, сталкиваясь с ним, эстетическое восприятие теряет способность за данной дисгармонией ощутить саму возможность существования всеобщей гармонии. Когда, созерцая дисгармоничное, случайное в общей гармонической взаимосвязи бытия явление, мы как бы невольно теряем «эмоциональную веру» в гармоническое начало мира, начинаем ощущать последний хаотичным, незакономерным, дисгармоничным по существу.
Ощущение безобразности возникает в нас уже не просто как свидетельство нашей неспособности в данном конкретном явлении воспринять гармонию мироздания (такое явление, как отмечалось, оставляет нас эстетически равнодушными). Ощущение безобразности вызывается случайным, дисгармоничным в общей цепи развития явлением, когда и силу тех или иных причин оно производит на нас гнетущее впечатление неразрешимой в принципе дисгармоничности, то есть дисгармоничности пак бы уже не случайной, но дисгармоничности закономерной, дисгармоничности вытесняющей, побеждающей общую гармонию, дисгармоничности торжествующей над миром п, следовательно, над нашим собственным человеческим, разумным его началом, дисгармоничности как бы покушающейся на саму необходимость, под знаком которой развивается материя.
Но поскольку в действительности дисгармоничные явления и дисгармония в явлениях, сколь бы не были они значительны, все же остаются в общей цепи закономерного диалектического развития случайными (иначе ни о каком положительном развитии не могло бы быть и речи), постольку эмоциональное потрясение, вызванное дисгармонией, которая парализует вообще ощущение гармоничности чего-либо, есть не что иное, как эстетическая форма принятия случайного за закономерное, что, как мы видели, характеризует ложность познания. Если ощущение красоты свидетельствует как о внутренней гармоничности явления, так и о правильности, дееспособности эстетического познания, а отсутствие этого ощущения — об отсутствии познания вообще, то чувство безобразности объекта восприятия, с одной стороны, констатирует исключительную дисгармоничность последнего, а с другой — свидетельствует о парализации эстетического восприятия, осознавшего частную дисгармонию как крушение всего гармоничного развития.
Но означает ли эта ложность эстетического восприятия, принявшего случайное за закономерное, неправильность отражения действительности? Ведь и ошибаясь в гносеологическом смысле, восприятие безобразного в то же время безошибочно точно сигнализирует об ущербности, вредности, опасности дисгармонического явления, о его несоответствии закономерному развитию природы и общества. Явление, представляющееся нам безобразным, потому и представляется таковым, что его сущность находится в вопиющем противоречии с гармоническим ходом развития, что оно враждебно самому человеческому существованию.
Здесь мы сталкиваемся с внешне парадоксальным, а по сути специфическим для эстетического восприятия вообще феноменом, характеризующим это восприятие. Напомним, что в отличие от логического познания эстетическое отражение действительности есть отражение непосредственное, отражение, познающее внешний мир не в абстрактно-теоретической форме, но раскрывающее его в эмоциональной реакции сознания на те или иные жизненные явления. Причем в этом восприятии, как уже неоднократно отмечалось, познание органически слито с отношением познающего сознания не только к той внешней причине, с которой последнее столкнулось, но и к самому факту познания. Именно поэтому в ощущении красоты раскрывается гармоническая сущность явлений действительности и одновременно фиксируется правильность ее познания.