- Я ж говорил - принесет! - нарушил молчание колобок. Полотенце, намотанное им вместо шарфа, приспущено, он хлебает, хлебает дым от цигарки: - Наша кость, подзаборщина! - хлопнул он Толю по коленке.
- Ну, как вы живете-то хоть? - спросил широкоплечий мужик не в бушлате, а в озеленелом старинном полушубке. Он, кажется, один только и был не обморожен. Взглядом и голосом этот мужик напоминал Валериана Ивановича, но говорил по-деревенски, на особый манер, растягивая "е" и чуть заметно мягко окая.
- Хорошо живем, учимся. Ну, учимся кто как. Ничего в общем.
- С питаньишком-то как? - задал человек этот, в полушубке, непременный мужицкий вопрос. - Чем хоть снабжают?
- Ну, чем? И кашей, и супом, и компотом, и какао дают.
- Какаву? - изумился мужик. - В детдоме - какаву?! В детдоме!
- А что?
- Заливаешь, парень! Коли б какавом кормили - не поехали бы в лес за дровами, - деликатно не согласился заключенный, присевший на корточки к огню, обутый в новые валенки, подпоясанный ремнем без пряжки.
- Да мы дрова возим не себе, - отозвался Толя, не понимая, почему ремень без пряжки.
- А кому же?
- Ну кому, кому?.. Надо одно дело провернуть...
К огню сунулся узконосый такой и узкоглазый парень небольшого роста, сильнее всех обмороженный, запаршивевший, в издырявленной от огня одежонке, и полюбопытствовал - с ними ли живут девчонки?
- С нами. А с кем же им жить?
Узкие глаза человечка замаслились, сделались еще уже, и он сунулся чуть ли не в самый костер:
- Спите вместе? Фити-мити, а?
- Вместе? Почему вместе? Мы в отдельных комнатах. Аркашка с Наташкой у нас. Они брат и сестра... - Внезапно Толя вспомнил, как приходила ночью Зинка в четвертую комнату, как она прихватывала рубашку на груди. Парнишку обожгло стыдом, и он поспешно приподнялся с чурбака: - Да вы что? Мы ж как родные! Мы ж...
- Ушейся! - рыкнул на узконосого парня колобок в бушлате и бросил в снег окурок.
Катнулся узконосый вверх тормашками, показав изожженные подошвы валенок с торчавшими из запятников сенными стельками.
- Я пошутил, - отбежав в сторону и торопливо домусливая цигарку, заныл узконосый.
- Ушейся! - многообещающе поднялся от костра человек с ремнем без пряжки, которого все у огня почтительно именовали Бугром.
Узконосый знал, видно, что с Бугром шутки плохи, отскочил еще дальше, подметая снег стельками, и больше не подавал голоса и не показывался скрылся за баржей.
Но разговор уже разладился. Да и Женька с Мишкой махали с дороги.
- Я пойду, дяденьки. До свидания.
- Лучше прощай, дорогой, - мрачно, с далеко упрятанной горечью сказал Бугор, надевая рукавицы.
- Держи хвост дудкой, - посоветовал Толе колобок с выбитыми передними зубами, с курносым, когда-то, должно быть, озорным лицом.
Трудно стало дышать Толе, заложило грудь, но его тормошили, ободряли:
- Легкого возу!
- Учись как следует!..
- Дай Бог здоровья! - пробасил мужик в деревенском полушубке и пощупал грузной ладонью Толю за шапку. - Дай Бог здоровья, - глуше повторил он, отвернулся и пошел от костра, подобранный, подпоясанный, даже здесь выглядевший хозяйственным, степенным, с какой-то большой, но огрузшей спиною.
С дороги ребята обернулись. За баржей толклись люди, махая руками. Толя догадался - бьют узконосого.
- За что это они его?
- За дело. - Толя больше не оглядывался.
Под шорох нарты и под скрип снега он задумался. Все чаще и чаще Толя задумывался, и жить ему от этого делалось трудней.
Еще давно-давно видел он первый раз в жизни пароход. Из трубы его валил и расползался широко над водою дым, а по бортам висели красивые круги с буквами. По бокам парохода бушевал грозной силы огонь. Возле деревни пароход выбросил облачко пара и так загудел, что голос его разнесся по всем горам и долам. Поприветствовав деревню, дома, ребятишек на берегу, распутав коров, овец и коней на выгоне, переполошив стрижей над рекою и загнав собак во дворы, пароход промчался дальше, унося в подкрылках жутко ухающий огонь.
Когда везли на Север, Толя увидел круги на бортах и узнал, что они называются спасательными, а под пароходом вовсе не огонь - это вертятся колеса с ярко-красными плицами. Не хотел Толя верить лишь одному, что это тот самый пароход с добродушным названием "Дедушка", который проходил, да что там проходил - пролетал мимо деревни как сказочная птица.
В Краесветске, городе леса и пароходов, Толя облазил не одно судно. На тросах буксиров сушились рубахи и подштанники, на кормах сложены поленницы дров, на мачтах ветром болтает стерлядей и осетров - вялится рыба. Из кают пароходов щами и жженым луком пахнет. На одном пароходе он видел даже самовар с трубой и подле него самую обыкновенную, тушилку для углей.
И разочарование охватило Толю после того, как он дошел своим умом, что люди здесь тоже живут и работают, как на заводе.
Он сделал непростое открытие, что всяк человек на своем месте выполняет работу и оттого получается хлеб, соль, мясо, рубахи, ботинки, штаны, кепки, пальто и даже тетрадки, карандаши и учебники, и даже города, и все в городах, и все на этом свете сделано человеческими руками, рожденными для работы.
А он-то думал...
Толя с радостью стал отаптывать лиственницу - работа помогала избавиться от докучливых мыслей.
В этот вечер Толя, Мишка и Женька приволокли семь кряжей. А в следующий - восемь. Штабелек ребячий рос. Думали еще дня три повозить дрова и сдать завхозу театра первую партию своей законной продукции. Но на четвертый вечер появился Попик-бес и принялся искушать:
- Вахлаки! Волосатики! - обзывался он. - Сколько дров кругом, а они горбатят. - Попик ретиво принялся перекатывать лиственные кряжи из принятого уже к распиловке большого штабеля к унылой грудке бревешек, натасканных детдомовцами. - Так вам до гроба хватит! А тут раз - и готово! Что нам стоит дом построить - только печку заложить! - балагурил Попик.
Ребята сначала робели, а потом, махнув на все рукой, стали помогать Попику. "А что, если попадемся?" - Толя оттащил нарту в сторону и поймал весело работающего Попика за рукав.