- Ты опять?
- Честное пионерское, лает! Вот те крест!
Толя побежал в уборную: не хватил ли припадок парня - разобьется. Подергал дверь - закрючена. Стал дергать сильнее. Послышался постук костыля. Из-за двери срывающийся голос послал всех с крутика. "Паралитик плачет", - догадался Толя.
- Придумаешь, задрыга! - набросился Толя на Маруську. - А ну, шагом-арш кино смотреть! Все бы подслушивала да поднюхивала...
Маруська шмыгнула носом-фигушкой и повела глазами на уборную.
- Я кому говорю? - повысил голос Толя.
И Маруська нехотя убрела в столовку.
Из комнаты девчонок в дверную щель просвечивало. Толя заглянул туда. Зина Кондакова, сидя на своей чистенькой кровати, вязала маленькую варежку (для малышей старшие девочки кое-что начали делать сами) и одновременно читала книгу, косо лежавшую на подушке, тоже очень чистой, заметно выделявшейся среди других.
Зина уже примеривалась к самостоятельной жизни.
- Как это ты умудряешься? - удивился Толя и невесело передразнил кого-то из учителей: - "Чтение - это тоже творческий процесс и относиться к нему надо со всей серьезностью", - а ты плетешь чего-то и читаешь!
Зина едва заметно улыбнулась и закрыла книгу. Увидев, что это учебник по радиотехнике, а не роман про любовь, Толя удивился еще больше.
- Плетешь! Не плету, а вяжу варежки Наташке. И готовлюсь помаленьку. Валериан Иванович учебники достал. Я ведь через полтора месяца паспорт получаю... - Она глубоко, протяжно вздохнула. - Хочет он пристроить меня в гидропорт, на радистку учиться. А я как подумаю, что надо уходить из дому насовсем, к чужим людям, так мне страшно, так страшно! А ты когда? Через зиму?
- Ага.
- Быстро пролетит.
Толя ничего не сказал на это, взял учебник по радиотехнике, полистал его: схемы, таблицы, азбука Морзе - все это трень-брень, все это не для него. А что же для него? Что?
- Правильно как-то у тебя все идет, Зинка... И в школе, и везде. - Сам себе Толя уже опротивел - запутался он и не знал, как выпугываться, чего делать, и в его словах была неподдельная зависть.
Но Зина не поняла или не хотела понять и принять его слов.
- Да уж куда правильней, - нахмурилась она.
Уставший от тревог Толя и без того был туча тучей, а сейчас вовсе попасмурнел. Но Зина как будто не замечала, в каком он состоянии, тревожила и его и себя вопросами.
- Понимаешь, вот ерунда какая. Вот все мы живем вместе, учимся в одних школах, что безродные, что с родителями. И мы уравнены с ними. Во всем. Хорошо это? - Толя молчал, слушал с нарастающим интересом. - Сначала хорошо, когда все дети. А потом? Потом нехорошо. Да и сначала тоже не очень хорошо. Чего я говорю! Будь у Гошки с самого начала родители, дали б они его изувечить?
"Но у тебя вон были родители, а какой толк?" - хотел возразить Толя.
- Ерунда! Прямо ерунда! - глядя поверх Толи, тихо и раздумчиво говорила Зина. - Они могут жить с родителями, те их вырастят, определят на работу. Поддержат, когда трудно. А тут отчаливай на все ветры со справкой на жительство, начинай с заботы о том, чего завтра пожрать.
Зина прервалась на секунду и, разложив на коленях вязанье, погладила его, заперебирала спицами.
Толя сидел понурившись. Зина добавила ему мути в душу. А он-то шел сюда, безотчетно надеясь успокоиться.
- Не зря, видно, люди говорят - своей судьбы не обежишь, - помолчав целую минуту, добавила Зина.
- Значит, не обежишь?
- Не обежишь, - как эхо повторила Зина. Неуловимо быстро ходили спицы у Зинки в руках.
Она заканчивала детскую варежку.
"Я девчонка совсем молодая, а душе моей тысяча лет..." - глядя на Зину, вспомнил Толя слова затасканной песни и встал, ткнув кулаком в аккуратненькую беленькую подушку, которая раздражала его самой этой непривычной аккуратностью и белизной.
- Черт с ней, с судьбой. Судьба, рок, провидение - все это как в книжках. Я последнее время дотумкивать начал, что не по книжкам жизнь-то идет. Вон... - Толя чуть не проговорился о Валериане Ивановиче, о том, что он в белой армии был, а теперь их воспитывает, но Зинка, наверное, уже все это знала, а ей и без того...
- Ты чего кино-то потешное не смотришь?
- Ну его! - отмахнулся Толя. - Башка у меня гудит. Все думаю, как ту бабу-разиню выручить.
- Чего же ты один за всех? У нас ведь закон - все за одного!
- Болтаешь ты сегодня, - буркнул Толя. - Один за всех. Кабы один...
- Вот посадят тебя в кутузку, - с усмешкой заговорила Зина. - И я снова, как тогда в больницу, ходить к тебе стану. Передачу носить. Разговоры разговаривать. И снова буду девочкой, которой никуда не надо уходить из дому...
- Да ну тебя! Ехидная ты стала, спасу нет!
Толя еще раз двинул в подушку кулаком и ушел, с досадою стукнув дверью. Створка двери со скрипом отошла. Зина поднялась ее прикрыть и увидела: Толя, накинув на плечи пальто, прошел на улицу, опустив голову. Зина проводила его пристальным взглядом до поворота и притворила дверь.
Отбросив вязанье, она легла лицом на учебник по радиотехнике.
Он стоял, опершись рукою на перила крыльца, и со всех сторон плыло к нему крепнущее движение весны, предпраздничное, гулевое беспокойство нарастало вокруг.
За Волчьим логом (странное все-таки название - здесь никогда не бывало волков!) негусто толпились дома Старого города. Дальше они задернуты густеющей день ото дня дымкой, и оттого кажется, стоят дома сплошняком и даже не стоят, а вместе с биржею, с трубами, со столбами попрыгивают в мареве и куда-то плывут. Еще дальше за домами, мерцающими, как на простыне, подвешенной Глобусом вместо экрана, за этим вытаивающим из снега городом, сзади этого солнца, скатывающегося за реку, есть еще города, много городов - всяких, больших и маленьких. И вот скоро уже, совсем скоро Паралитику жить в них. Зине жить в них. И Толе жить в них.
Как жить? Что они знают о людях? Что люди знают о них?
Права Зинка, права - боязно покинуть дом, навсегда уйти из него туда вон, за Волчий лог. А ведь у него обе руки целы и нога одна лишь поломана, да и то он почти не хромает... Каково же будет уходить отсюда Паралитику? И Зинке? Она девчонка.
Говорят, в миру девчонкам труднее, чем парням.
А еще совсем недавно казалось Толе - так вот, как он живет, будет жить вечно, и ничего не изменится. Всегда будет знакомая и понятная братва, ворчливая, но тоже понятная тетя Уля, замкнутый, не очень понятный, но все-таки свой, привычный Валериан Иванович.