— Собака! — я протянул руку, — Иди ко мне… Хороший пес, хороший…
Черный доберман заюлил на месте, пытаясь подняться, но скульнув, обреченно расстелился на крыше и завилял обрубышем. В его глазах стояла мольба.
— Пес ранен, помогите снять.
На спине кобеля зияла огромная рана, но он стойко терпел, когда я, распотрошив большую спортивную сумку, уложил туда его и спустил вниз.
— Нужно его добить, мало ли зараза какая! — Хан с подозрением смотрел на пса.
— Животным она нипочем, с собой возьмем его, — отрезал я, доставая из рюкзака аптечку.
Пес покорно смотрел, как по ране струится шипящая перекись, как человек в черной кожаной куртке накладывает повязку, как игла шприца пронзила загривок, и белая жидкость обожгла под кожей холку. Он все понимал и, уткнувшись горячим носом в меня, лишь подергивал хвостом.
Я раскопал небольшую ямку и, уложив туда пакет, налил воды. Собака жадно припала к источнику, язык яростно хлестал по воде, разбрасывая жемчужинки. Накормив пса мочеными сухарями, я уложил его на заднее сиденье микрика.
— Может тушеночки дать? — Кузнец потрепал пса по голове и вопросительно взглянул на меня.
— Нельзя сразу столько еды, худой совсем, давно видно не ел.
После ревизии джипа особо разжиться ничем не удалось, не считая слитого бензина и добротного рыбацкого фонаря с еще живыми батарейками.
Раскачиваясь и бренча старенькой подвеской, минивэн двинул дальше.
— Машину понадежней поискать пора, — стук ходовки мне не нравился.
— Она еще нас переживет, — Полковник с любовью погладил обшарпанный руль и неожиданно добавил, — Где служил?
— Да в штабе, писарем, — хотел отшутиться я.
— Кавказ?
— И там пришлось.
— Спецназ? Какого ведомства?
— МВД, а ты где погоны носил? — вопросом на вопрос ответил я.
— Так тоже в штабе. Только в армии… — пожал плечами старик.
— Скромничаешь, Полковник, тыловые крысы ножами так не машут, да и для штабиста ты мамоном не вышел.
— Ошибки дипломатов приходилось исправлять не клавиатурой, — проговорил Полковник. — Интересы государства, как говорится, превыше всего. Только теперь нет государств. Армия погибла быстрее гражданских, те хоть прятались, а у нас тесные казармы и устав. Когда заражение пошло, скученные армейские части на огороженной территории быстро сгинули. Теперь туда не сунуться: оживших там больше, чем муравьев в муравейнике.
— Оружие толковое раздобыть не пробовали? — спросил я, и с легкой усмешкой добавил. — А то как индейцы с луками бегаете…
— Пробовали, только полицейские оружейки и охотничьи магазины уже в первые дни раздербанили.
— Военную часть брать надо, — я задумчиво погладил коротко стриженый затылок.
— Военные базы и склады подорваны, если какие и уцелели, то кишат ожившими в брониках и касках, а где-то и отморозки засели. Чтобы захватить базу нужны три вещи: оружие, оружие и еще раз оружие. С молоточками и ножичками не вывезем.
— Ударом кувалды и конституцию поправить можно, а уж человека или ожившего… Есть у меня одна мыслишка, где стартовый капитал добыть, — я поскреб щетину на массивном подбородке и продолжил, — Перед самым началом катастрофы нас в усиление направили — охранять бронированный вагон в составе товарняка. Поезд на Челябинский завод металл доставить должен был. В спецвагоне находилось криминальное оружие, отправленное на переплавку. Когда все началось, вагон загнали в тупик под охрану. Из силового сопровождения про оружие знал только я. Вагон законсервирован, доступ к нему запаролен. Код знал лишь один человек, но он ждал нас на заводе. Уверен, вагон и сейчас там стоит.
— А что ж ты его не почистил? — вмешался Хан.
— Одному его не вскрыть. Окон нет, броня в три пальца толщиной, вход с тремя рубежами защиты, без вас никак.
— Ну, да, работа в команде очень важна. Она позволяет свалить вину на другого, — Хан поежился и поднял ворот кожаной косухи, примяв конский хвост смоляных волос.
— На какой станции спецвагон, в каком городе? — оживился Полковник.
— В этом, — я махнул рукой за окно.
Там на обочине слегка склонился дорожный знак. Сидевшая на нем ворона дремала, частично закрывая облупленную надпись: «Темногорск 10 км»…
— Милый, пойдем домой, борщ стынет, — спокойно пропела Лилия, лишь беленое лицо и расширенные зрачки напоминали о пережитом аффекте. Доктор с трудом поднялся и, обняв жену, засеменил к пикапу: