…Помните, был так ярок электрический тюльпан.
Запоздалые извощики врывались в окно…
Кто меня целовал у стараго дивана –
Вы – или он?
Н. Львова
Москва.
Сергей Третьяков
«Восток в крови. Неистовый и грубый…»
Восток в крови. Неистовый и грубый
Он заменил стеклянно-голубой.
В накат небес уперлись дружно трубы
И жидкий дым восходит над трубой.
Восток бурлит, но воздух не колеблем;
В нем синева и свежесть всех морей.
И сизый свет скользит по черным стеблям
Таких ненужно-желтых фонарей.
Ясней резьба кирпичнаго балконца
И вот уже, безбрежность проколов.
Откуда-то подпрыгнувшее солнце
Жжет поцелуй на ребрах куполов.
«Он стоит посредине полки…»
Из цикла «Деревянные божки»
Он стоит посредине полки,
Я ему имя дал: Кри-Кри.
Его глаза – смешныя щелки –
Грустно смотрят в жерло зари.
Хочет крикнуть – заперты губы:
Деревянный замок висит на них.
Его пугают дальния трубы
И тысячи окон домов одних.
Жмется пугливо к серым обоям,
Схвативши пальцем стенной крючок.
И иногда нам страшно обоим –
А ну как встретит зрачок зрачок?
Когда же в заре вечерней тихо
Приносят жертву дымы труб,
И по панели гуляет купчиха
С красной краской на мясе губ,
Сажусь я в кресло полон беззлобья
И, не слыша слов на панели внизу,
Слежу потаенно изподлобья,
Как бедный Кри-Кри роняет слезу.
Монументы
Где чугунные люди на гранитных пьедесталах
В замороженной позе микроскопируют момент,
Бегут, переплескиваются шапки, фуражки больших и малых
И дрожат на каркасе распятыя складки лент.
Куда? Куда? Подождите!.. Я хочу сказать вам два слова.
Примите меня, примите в растрепанный калейдоскоп.
Я тоже хочу торопиться туда, где пестро и ново.
Ах, Господи, да подождите!.. Я прищемился…
Стоп. Ну, так и не надо… Уехали в трамвае,
А я растерянно глянул на небесный брезент…
Чугунные люди, камень, фабричныя трубы-сваи,
А напротив к скамейке прилип облинялый студент.
«Зафонарело слишком скоро…»
Зафонарело слишком скоро.
Октябрь взошел на календарь.
Иду в чуть чуть холодный город
И примороженную гарь.
Там у корней восьмиэтажий
Я буду стынуть у витрин
И мелкий стрекот экипажей
Мне отстучит стихи былин.
Я буду схватывать, как ветер,
Мельканья взглядов и ресниц,
А провода спрядутся в сети
Стально-дрожащих верениц.
Мне будут щелкать в глаз рекламы
Свои названья и цвета
И в смене шороха и гама
Родится новая мечта.
И врежется лицо шоффера,
И присталь взора без огня,
И дрожь беззвучнаго опора,
Чуть не задевшая меня.
Романс голоднаго
Небо оклеено газетами,
Земля обрюзгла.
Фонари над сумерками недопетыми
Светят тускло.
Червячком охры из тюбика
Фонарь на сырую панель…
Из четырехэтажнаго кубика
Оркестрион и хмель.
Чувствую ребро ворота
У самых ушей.
Храпенье мокраго города
Заглушило писк мышей.
Ветер качает кадилами
Дуговых фонарей вверху.
Озябшему стали немилыми
Дамы с зонтом и в меху,
Лицо слезится ненамеренно.
Куда пойдешь?
Все возможности проверены.
Все – ложь.
Сергей Третьяков
Москва
Рюрик Ивнев
«Враг! Слово: Враг! Сколько муки…»
Враг! Слово: Враг! Сколько муки
В нем. Сколько ужаса в слове: Враг!
Поцелуйте растянутыя руки
И примите из крови знак.
Пусть безумно и страшно будет,
Пусть кричат разумники: Идиот!
Помолиться бы о прошлом чуде,
Пока не выступит теплый пот.
Враг! Слово: Враг! Сколько звуков,
Сколько звуков в сочетании буква!
Я забыл железные стуки
И ослабевших я не помню рук.
И вот только помню поцелуй последний,
И вот только вижу бледный лик
И крик: жалкий привередник!
Молодой старик!
Враг! Слово: Враг! Сколько мыслей,
Сколько мыслей и сколько мук!
Пусть к кликушным я буду причислен,
Вот поцелуй мой – жестокий друг!
«Я брожу с такой глупой рожицей…»
Я брожу с такой глупой рожицей
С двенадцати ночи до двенадцати дня.
Рядом друг, который божится,
Что очень любит меня.