Я метался, как на пожаре огонь,
Шепча: «Пощадите, снимите, не надо!»
А Вы становились все тише и тоньше
И продолжалась сумасшедшая бравада.
И в страсти, и в злости, кости и кисти
На части ломались, трещали, сгибались…
И вдруг стало ясно, что истина
Это Вы, – а Вы улыбались.
Я умолял Вас: «моя? моя!»,
Волнуясь и бегая по кабинету.
А сладострастный и угрюмый Дьявол
Разставлял восклицательные скелеты.
Тихий ужас
Отчего сегодня так странна музыка?
Отчего лишь черныя клавиши помню?
Мой костюм романтика мне сегодня узок,
Воспоминанье осталось одно мне.
В моей копилке так много ласковых
Воспоминаний о домах и барышнях.
Я их опускал туда наскоро
И вот вечера мне стали страшными.
Писк мыши, как скрипка, и тени, как ведьмы,
Страшно в сумраке огромнаго зала!
Неужели меня с чьим-то наследьем
Жизнь навсегда связала?
И только помню!.. И в душе размягченной –
Как асфальт под солнцем – следы узорные
Чьих-то укоров и любви утонченной! –
Перестаньте, клавиши черныя!
Вадим Шершеневич.
Москва
Павел Широков
«Холодный день, как дельный метранпаж…»
Холодный день, как дельный метранпаж,
Весь – распыленный луч электролампы,
Садится сумрачно в моторный экипаж,
Глупея, как старинные эстампы.
Ночь, старый вечносиний свой салоп
Неторопливо застегнув крючками,
Перешагнула крайний небоскреб
И вниз взглянула звездными очками.
Но не заснет громадный Грохомет, –
Он слово «сон» ненадобно откинул
Из-за того, что для его работ
«Секунда-жизнь» есть величайший стимул.
В сплетенных в сеть струнах стальных полос
Струится глухо стелющейся лентой
Гул множества вертящихся колес –
Последний звук прошедшаго момента.
А высоко, над крышами, маяк
Себя сравнил с звездой; но он полезней,
Как неподвижный полуночный знак
Для летунов, тонущих в небной бездне.
Впитав умом обратные века,
Гляжу на все с вершины виадука –
И странно мне и жутко – так, слегка
Железо ферм и колебанье стука.
Вечер
Разбрасывая злостный хмель,
Кокетливо глядят витрины,
А тени, трогая панель,
Распрыгались, как балерины.
В костюмы дорогих конфект
Для улиц женщины одеты
И жадно взорится проспект
На дверь ночного кабарэтта.
Чуть слышимым шуршаньем шин
Зовут с собой автомобили, –
Ведь в даль колесами машин
Так весело промерить мили.
Пусть в этот вечер входит тот,
Кто сердцем нестерпимо молод!..
Как очень дальний пароход,
Бормочет задремавший город.
Павел Широков.
С.-Петербург.
Борис Лавренев
Q-oquis
Вы приедете в малиновом ландолете
С маленьким пучком пармских фиалок.
Спасибо, что Вы вспомнили о поэте,
Который так Вам верен и так жалок.
Я приму Вас в маленькой комнате,
Уставленной звездами белых лилий,
И буду рад, если здесь Вы вспомните
Всех, кого любите и кого любили.
Слушая хрипенье часовой кукушки,
Вы разольете в чашки дымящийся кофе,
А я сяду у Ваших ног на подушке
И буду читать Вам нежныя строфы.
Играя перчатками и печенье разжевывая,
Вы будете болтать о весне, о ненастье,
А я, Ваши детские пальцы перецеловывая,
Буду верить, верить, что возможно счастье.
А вечером, прижавшись на темной лестнице
Ко мне, Вы уедете в пыхтящей машине
, А я уныло вернусь к своей ровеснице,
Своей любовнице – тоске в мезонине.
Nocturne
Задыхающийся храп рысака
И топот копыт по рябой мостовой;
Как брызги чернил распластались облака
По ситцу небесных обой.
Коснеющия стены домов
В зеленом мерцанье слепых фонарей,
Четкое звяканье брызжущих огнями подков
Впивается в сердце острей.
Пускай никто не поверит мне,
Я бедный чудак, набеленный Пьерро,
Но детския руки ея я целовал не во сне
И пил ея смеха серебро.
Вы скажете мне: Ах, ты глуп,
Ты жалкий актер, ты влюблен в пустяки.
Не верю – осталась красная помада губ
Пятном на белилах щеки.