— Да что пьеса, если рассматривать ее формально, — сказал доктор. Он уже успокоился и сел в свою обычную позу, скрестив ноги. — Существует много мнений. Мы, врачи, часто путаем законы врачебной психологии с законами искусства. С точки зрения искусства герои Достоевского все здоровы, он воздействует психологически, а с точки зрения врачебной — больны, что доказывалось много раз. Точно так же и о Шекспире… — Он внезапно повернулся к ювелирам: — Вы ее любите еще?
— Нет.
— Я прочту доклад, а вы его будете иллюстрировать. Он будет публичный. Мы разобьем легенду короны. У меня много исчерпывающих фактов. Но вы должны выступать только в том случае, если ее действительно разлюбили.
— Как можно любить такое отвратительное явление?
— Вам сколько лет?
— Двадцать один и двадцать три.
— Какая разница! А мне двадцать семь, и я уже думаю иначе. Но вы выздоровели, я рад.
Я не буду описывать, как появились агенты МУРа и с ними дядя Савелий, который указывал на всех, он указал на меня, но меня не взяли, мне очень было жаль, что не было еще никаких сведений о Лебедях и Черпанове, Я ходил с ним, и вместе мы могли бы дать исчерпывающие сведения. Увезли и Сусанну. Дом был опечатан. Мы шли медленно. Впереди ювелиры, они были очень довольны, что забрали Сусанну. Я не присутствовал при этом отвратительном явлении. Все держались мерзко. Но ювелирам послужило это на пользу. Все выдавали друг друга, особенно старался дядя Савелий, но его чрезвычайно смутило то, что свободно уходил я. Здесь он увидел свою гибель. И он был прав. Я открою все, что могу.
Доктор, выслушав меня, сказал:
— Вы значительно возмужали за эти две недели, Егор Егорыч. Как приятно, что они могут так легко излечиться от любви. Ее заберут в колонию, она узнает о моем докладе и увидит мою волю и будет перевоспитана. Я женюсь на ней. Я ее люблю.
— По этому поводу мне вспоминаются две истории… — Он рассмеялся впервые моему анекдоту. Я был чрезвычайно доволен.
— А правда, хорошо?
— Что именно?
— Да вот то, что я рассказал.
— Я не слышал.
— Но вы смеялись.
— Я смеялся над тем, что… — Он остановился. — Не обижайтесь. Анекдоты ваши не смешны, и ваше счастье, что вы их рассказываете редко. Я вас люблю, я рад, что приобрел здесь друга. Я вами горжусь. Мы будем вместе работать.
И он пожал мне руку. Мы шли вечерней Москвой… Она была пленительна.
Писатель обгоняет время
Творчество Всеволода Иванова не только в прошлом и настоящем, оно и в будущем.
Романы Вс. Иванова «Кремль» и «У», написанные почти одновременно (в конце 20-х — начале 30-х гг.), не только были отвергнуты журналами и издательствами, но напугали редакторов непохожестью на то, что главенствовало в литературе.
На фоне той официальной парадной литературы, которой вменялось в обязанность прославление коллективизации и других проявлений сталинских пятилеток, «Кремль» и «У» Всеволода Иванова явились полным диссонансом.
Оба эти романа и стилистикой своей были непривычны. Отвергавшим эти романы редакторам было невдомек, что автор стремился найти новую романную форму.
Неприятие его новаций Вс. Иванов объясняет тем, что людям вообще свойственно пугаться непривычного, и даже такой гигант мысли, как Горький, сознательно или подсознательно всегда сравнивал (если проследить его переписку с писателями) творчество молодых с признанными классиками или с самим собой.
В творчестве Всеволода Иванова повествование легко поворачивается вспять после того, как забежало вперед. А в романе «Кремль» пролог уходит в даль времен.
Время, под рукой Всеволода Иванова, столь подвижно, что его можно посчитать непременным персонажем повествования.
Творческая судьба Вс. Иванова парадоксальна. Партизанские повести, в особенности «Бронепоезд 14–69», были встречены прессой восторженно-многоголосо. Но с появлением РАППа и журнала «На литературном посту» тон критики резко изменился.
Восхищенное принятие сборника Вс. Иванова «Тайное тайных» Горьким, который ставил рассказы этого цикла по мастерству выше бунинских, не сдержало напостовских надругательств над автором (доходило до обвинений, сейчас с трудом воспринимаемых даже по формулировке, — «в сигнализации классовому врагу»).
Преследуемый критикой, автор пишет: «Если верить критике, самой уродливой моей книгой была «Тайное тайных», — говорят, мать из всех своих детей наиболее любит самого уродливого — я очень любил «Тайное тайных». Это был воинственный и симпатичный мне уродец. Однако в душе создавалось такое тяжелое чувство, которое порой превращалось в маниакальную мысль о преследовании.