— Если мыслить символами и предзнаменованиями, отец, то весьма странно ознаменовал господь появление первого листа своего творения.
— Откуда у тебя богохульство, Гурий? Дьявол это ознаменовал, а не господь. Господь накажет Лимния.
— Господь более милостив, чем думаем мы, он не станет наказывать больного и полоумного. О великом бешенстве пола напоминает нам господь случаем с Лимнием. Берегись, человек, уподобляйся камню.
И. П. Лопта направился к окну. Он взял Е. Чаева за лацкан толстовки. Борода у И. П. Лопты похожа на серп, И. П. Лопта, по всей видимости, думал, что Е. Чаев стоит здесь ради Агафьи и ради Агафьи желает мириться с церковью.
— Раздумал я о своем предложении, иконописец! С тысячу верст великой муки и испытаний пройдем своими силами, пройдем, небось, Гурий. Не жди, иконописец, союза.
— Пройдем, отец.
— А конюх общине требуется, и не поступишь ли ты, иконописец, в конюхи?
Е. Чаев понял, что старик чванится, старик рад случаю унизить богомаза. Но твердо Еварест не был уверен в своем предположении, — по-прежнему над ним ныло украденное евангелие. Он сам кинулся в унижение, испытывая томительное и пугающее наслаждение.
— Поступлю, — ответил он. — Три дня не ел… рисовать устал.
И. П. Лопта изумился. Гурий неодобрительно покачал головой, но гордость уже захлестнула И. П. Лопту. Он подумал, что Чаев спросит жалованье, и это будет предлог отказать ему, но Чаев не спросил.
— Иди, накормлю, — буркнул И. П. Лопта и пошел. Гурий остановил растерянного Е. Чаева, который уже шагнул за И. П. Лоптой. Гурий заговорил осторожно:
— Конюхом, Еварест Максимович (Е. Чаев необычайно удивился тому, откуда Гурий узнал его отчество), сказано чересчур громко, мой отец пышен. Двор наш, Еварест Максимович, передан общине, и община, следовательно, владеет конем. Правда, передача эта еще не оформлена и больше все на словах, но в связи с печатанием Библии и возможными затруднениями с бумагой и прочим понадобятся поездки. Отец мой крепок больше душой, чем телом… Вы нам окажетесь весьма полезны, много мы вам платить не сможем, приходы наши бедны, и вы, как изволите видеть, узнали, что священники наши ходят побираться по плотам, некоторые общины при кремлевских церквах имеют всего состава по шесть, по восемь человек. Вы юны и крепки, Еварест Максимович, а церковь весьма нуждается в юных организаторах. К тому, как нам известно, и технически вы образованны, а от нас власти требуют и ремонтов, и смет, и хотя учение ума несравненно с наукой чувств, все ж будет полезно объединение вами юных сил несокрушимого православия с техническими доводами в пользу веры.
Он задумчиво обернулся к возвышенности Рог-Наволог. Он хотел риторическое обращение свое закончить высоким жестом к горам. Над Туговой горой, похожей на два сосца, стлался легкий дым. В воздухе пахло гарью, уже несколько дней горели не то леса, не то болото на плато горы. Передавали, что в районе Мануфактур видели выгнанных лесным пожаром лосей и волков. Религиозно-православное общество и общество хоругвеносцев чрезвычайно нуждаются в дельных и грамотных работниках, и если вы, Еварест Максимович, пожелаете вступить в оное общество, я помогу вам всем моим слабым авторитетом…
— Я рад… я благодарю вас, ваше преподобие.
— Ну вот, а кто-то даже распустил слух, что вы организатор и представитель баптистов… Да… сегодня кружка «на печатание Библии», дорогой Еварест Максимович, в Кремле, где люди голодают, где иереи просят милостыню, где не только нам, — может быть, мы и виноваты перед властью, — но и детям нашим не дают пайков, здесь кружечный сбор нам дал двадцать рублей. В Мануфактурах люди заботятся о квартирах, и суды наполнены квартирными тяжбами, — у нас отдают дома в пользу церкви, родовые священные книги, нательные кресты. В Мануфактурах люди думают о любви и наслаждениях, — у нас девственная дева, поклявшаяся в любви к Христу, несет людям утешение в страданиях, жертвует своей жизнью… Кремль свят еще, Еварест Максимович.