— Я плюю на тебя, Христос!..
Гурий отшатнулся, бросил рядом с трупом самодельное ружье и убежал. Долго затем рассуждали в Кремле о странном самоубийстве Хлобыстая-Нетокаевского, и тов[арищ] Старосило любил повторять: «Я слышал далекий отзвук выстрела, но полагал, что и у нас наконец, как и в Мануфактурах, открыли военно-спортивный кружок. Пора бы!..»
За полночь возвращался Гурий из типографии после правки корректуры. Ему подумалось, что было б лучше, если б З. Лямин убил бы тов[арища] Старосило. Поставили б тов[арищу Старосило в большую заслугу его смерть от пули кулака, честь его была б исправлена, пьянство его забыли бы, труп его привезли бы, возможно, в центр и похоронили с большими почестями, и многие друзья, которые теперь по занятости не отвечают на его письма, поплакали бы и поговорили высокопарно. Он шел аркадой Гостиного Двора. Громыхающие шаги послышались за ним. Он натужился, чтобы не обернуться. Его обогнало несколько человек. Была луна. Он узнал келейников. Тяжесть размышлений, жевавшая его весь день, покинула его. Он понял, что приближается испытание и что слова Агафьи о митре, ее угрозы, не напрасны. Он остановился. Он сказал громко: «Бог со мной, и я не покину его, — что ж вы конфузитесь?» Келейники к нему приблизились. Самый маленький из них, в фуражке без козырька, схватил его за плечо, тряхнул. Гурий упал. Боль обволокла его. Он застонал. Ему заткнули рот грязной тряпкой. Его притискивали к деревянному тротуару. Завизжал прут. Запах досок, гнилой травы захрустел у него по лицу. Сапоги келейников стояли неподвижно и пахли дегтем. Сначала он вертничал, но стоило лишь ему сказать мысленно: «Во имя твое, господи!» — ему стало легче переносить боль. Он повторял эти слова при каждом ударе изъедающей боли. «Сорок отботали…» — сказал спокойный голос. Шаги удалились. Гурий лежал, все еще повторяя: «Во имя твое, господи!» Он поднял голову, увидел белую аркаду, ему стало мучительно стыдно. Вдоль аркады шел милиционер, переворачивая лавочные замки вверх и отверстием так, чтобы они приходились к стене: от воров. Милиционер сказал: «Вставайте, гражданин! — И, увидев лицо Гурия, остановил улыбку, которая была с ним всегда, когда он видел пьяных, милиционер построжал. — Плакать направляйтесь домой, здесь подозрительно».
В актере Ксанфии Лампадовиче Старкове имелось много суетливости и скрытности. Он часто забегал к Вавилову, смотрел на него пристально, выжидая чего-то, и всегда неожиданно высоким голосом любил начать поиски с рассказа о себе. И в этот раз началось по-обычному:
— Событиями с Неизвестным Солдатом все еще не заинтересовались?
— Когда они войдут в вашу программу преподавания в драмкружке, я заинтересуюсь, Ксанфий Лампадович.
— А лично меня слабость человеческая влекет, я для слабых берегу эту историю, верную гарантию приобрести бессмертие, слабые, прослушав мою историю, защищат меня от его высокопревосходительства! Пьер-Жозеф Дону не найдет меня! Выслушайте, пожалуйста, Вавилов!
— Ступайте к Гусю, Старков, там любят истории.
— Был. И даже Гусь презрел мой рассказ, но у Гуся на это есть свои причины, судите сами, Вавилов. Участвовал я в бою под Верденом, а вам известно, каков происходил бой? На километр фронта немцы выкатили по тридцать батарей. По сто машин лупило с одного километра, многоуважаемый! И падает подле меня тяжелый снаряд, Вавилов, и я, будучи робкого сердца, я так испугался, что хотя и не умер, но душа моя поспешила покинуть тело и быстро вознеслась на небо, и бог ее похвалил за такую поспешность, ибо она первой прилетела к нему с подробным докладом о сражении под Верденом, потому что остальные души умерших, любопытствуя знать конец сражения, все еще носились над землей. И бог сказал мне: «Спасибо тебе, Ксанфий Лампадович, за услугу, и вот выбирай лучшее: богатство, счастье, возможность вечных наслаждений, радость, страдания, музыку, слезы, успехи движения и вообще все, что хочешь». Что ж, вы думаете, я выбрал? Я выбрал сказки, товарищ Вавилов! Но не рассчитал, не рассчитал я, старый болван, что страна наша находится в строительстве социализма и ей не до моих сказок, ибо она сама пребывает в сказке… Так-с, возвращаюсь я к телу своему, а у него ворон, традиционная птица сражений, сорвал мясо со щек — видите, шрам!.. Мне стыдно стало занимать такое рваное тело, кому приятно, когда станут думать о вас, сифилитик, но Неизвестный Солдат…