— Ее написал Митенька, да. «Он является почти каждый вечер и требует от меня окончательного ответа». Петрович являлся, они торговались насчет ремонта.
— Не может быть! — вскричал доктор. — «Перед ликом смерти», «до встречи в родовом склепе»…
— Обычное интеллигентское ерничанье. Она задумала убийство…
— Да откуда вы…
— Фреска. Замысел реализовался в творчестве. И вдруг восемнадцатого мая Марья Павловна получает шутливую записку (написана шестнадцатого, а почта тогда работала получше, вы должны помнить).
Старик опустил голову, подтверждая.
— Яд украден. Она воспользовалась письмом…
— Но ведь алиби!
— В этом предстоит разобраться.
— Но мать Лары умерла, отец неизвестно где.
— Да, трудно, но… В этой пародии есть что-то… колдовская прелесть соблазна, она слишком живая… Сама расскажет.
— Записка?
— Фреска.
— Ну, это мистицизм, — проворчал старик.
— А вот вам реализм: Марья Павловна написала убийство, а потом совершила его как по писаному.
Мы распрощались, я углубился в чащобу, суровую, нестеровскую, кажется, вот-вот возникнет древний скит и выйдет согбенный старик… и я, «к милосердным коленям припав», облегчу душу свою. Убийство, по христианским первозаконам, грозило двадцатилетним отлучением от церкви. Ну, мне столько не протянуть. Я захохотал, громко и принужденно, чтобы развеять гнетущую тишь. Смех, как живое существо, просквознул в елки-палки и вернулся ко мне слабым эхом — хихиканьем. Тут тебе и леший бродит, и русалка… а старца нет!
Проселок протянулся меж кустами и ракитами под низеньким, мутненьким небом — ни одной звезды, никакой грозы… лишь мои шаги. Господский парк приближался, странно, слабо озаренный, словно там в глубине разыгрывался старинный праздник. Вступил в аллейку, подумав мельком: а вдруг пожар?.. — и побежал. Она разожгла костер — высокий, до неба, — тонкий черный силуэт на золоте геенны огненной. «Мы оба, оба догорим дотла — зачем мне вечность без тебя нужна?..» — продолжали наплывать ненужные строчки… Громко треснул сучок, прошуршала листва, будто кто-то крадется в чащобе… Ну конечно, привидение из склепа, усмехнулся я и приблизился к подвижному пламени.
— Как съездили?.. А мне понравилось разводить костер по вечерам, так мы весь парк очистим от валежника.
— Тебе не страшно тут одной?
— Нисколечко. Я вам мешаю?
— Что ты! Но я за тебя боюсь.
— Да ну. Я-то кому нужна?
— Если б знать, что нужно убийце.
— Деньги?
— Тогда он должен был убрать меня, а не Евгения.
— Но ведь секретарь что-то знал.
— Знал, что Степа присвоил хозяйский миллион долларов.
— Не слабо! — Лара присвистнула. — Откуда вам известно? Он признался?
— Да, сегодня.
— Потрясающе! Вот вам и мотив.
— Все не так просто. Я знаю Степу с пятнадцати лет — это такой осторожный, расчетливый эгоист… Да он бы стоял насмерть, кабы речь шла о его шкуре.
— И как же сдался?
— Во-первых, признался я.
— Вы рассказали… — Она вдруг схватила меня за руку рукой своей в перчатке. — Зачем?
Я сжал ее пальцы, запачкавшись в пепле.
— Может быть, я тебе не так безразличен, как ты говорила позавчера?
— Ненавижу глупость! — Она вырвала руку и тут же спросила с любопытством: — А во-вторых?
— Степа раскололся только после того, как я сообщил ему, что Евгений, возможно, отравлен.
— И на таком ерундовом основании вы делаете вывод, что не он его отравил?
— Нет, категорически я бы этого утверждать не стал.
— Вот и успокойтесь на этом, пусть убийство останется на его совести.
— Так ведь я убийца! Я убил своего брата.
— А друзья ваши ни при чем?
— Сегодня я разговаривал с горничной Всеволода: она убрала из прихожей пустой бокал хозяина. Понимаешь? Он выпил мой болиголов.
— А французский флакон? А записка?
— В том-то и дело! — Я принялся яростно швырять приготовленный ею хворост в затухающий костер — и он яростно вспыхнул в ответ. — Ну невозможно, чтоб мы с кем-то действовали просто параллельно, ну не бывает таких совпадений!
— Вы же сами говорили: кто-то подсмотрел из внутренней двери, как вы подлили яд…
— Этот «кто-то» меня либо разоблачил бы, либо, желая смерти патрону, удовлетворился бы увиденным. «Кто-то» не стал бы спасать меня, подбрасывая улики!
— Вы уверены? — Лара долго молчала, а я глядел на игру огня на смуглом лице. — Спасти вас могла ваша жена.
— Не впутывай…
— Почему? Как я понимаю, она могла добиться от вашего кузена чего угодно.