— Я умираю по тебе, девочка, — знаешь? — хотя и не предлагаю стать моей женой…
— Почему?
— Я человек конченый.
— Ну, пошел трепет. Не разочаровывайте.
— Да ты ж не хочешь.
— Хочу. — Она улыбнулась в зеркале, я вправду затрепетал.
— Неужели ты меня не боишься?
— У вас же нет запасного яда? — Она вдруг устремилась вверх по лестнице; я, понятно, за ней; и там, перед «Погребенными», она сказала серьезно:
— Я вообще не собираюсь замуж, но вы возбуждаете во мне очень сильное любопытство, как никто.
И я ответил холодновато:
— Прости, что воспользовался твоей любознательностью в ту ночь, я не владел собой.
— Оставьте свой сарказм. Я тоже желаю умирать от любви.
Это желание вдруг отозвалось во мне (вспыхнуло римское солнце над Домом Ангела в осенней ночи русского захолустья), отозвалось словами вечными, и сказалось нечаянно:
— «О, как ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе…»
Она вздрогнула:
— «Песнь Песней». Вы читали, помните?
— Да, у тебя в мастерской.
— Еще!
— «О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста! О, ласки твои лучше вина… лучше всех ароматов… Запертый сад — сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник…»
Странно прозвучали эти царские заклинания в бедной комнате перед кощунственной Троицей с золотой чашей, озаренной косым лучом ночника; однако я был словно в горячке исступления (да и сейчас еще не отошел, пишу — и сердце колотится как бешеное, и руки дрожат). Она подарила мне час — подробности опускаю, — и все чудилось чье-то чужое присутствие… этих, конечно, с проклятой фрески. Она ушла, я лежал на кровати и смотрел, внимательно рассматривал каждую деталь — впервые! — пересилив отвращение… к себе: с самого начала этот потаенный пир подсознательно воспринимался как символ собственного преступления. Вневременная аллегория: позы, наклон головы, тусклые темные одеяния и куколи скрывают фигуры и лица, лишь смуглые ступни и кисти рук обнажены, да центральный персонаж, почти отвернувшись, взирает левым ярким зраком на чашу… Низкий стол — не стол, не сундук (как я было предположил), а деталь комода (точно, я сравнил!) — средний продолговатый, похожий на гроб ящик, в котором хранилось письмо Митеньки. Вот первая реальная деталь. «До скорой встречи в родовом склепе». А вот, кажется, и вторая! Не фрагмент дворца в левом углу, а драгоценный мрамор нашего треугольного мавзолея, и вправду едва различимого в дымке времени… Надо проверить. А черное растение на заднем плане прямо над головой средней фигуры? Не яблоня рая и не кипарис смерти… уж не болиголов ли это, произрастающий в поймах «подземных» рек?.. Детальки любопытные, но, скорее, аксессуары для главного действа — «живой жути» мистерии, подспудного огня. Его источник скрыт, вне сюжета, и направлен на золотую чашу с пурпурным зельем, к которому тянутся скрюченные пальцы «погребенных».
И чем дольше смотрел я на этот смертоносный сосуд, тем более странное ощущение проникало в душу, сюрреалистическое (той самой «живой жутью» когда-то обозначил я его). Серый, подернутый пеплом колорит картины усугубляется, по контрасту, пурпуром и золотом этого центрального символа пира. «Что ж, так и было задумано!» — произнес я вслух; и мистическое чувство, словно неуловимое воспоминание, иссякло.
Что-то я хотел… Взгляд переместился в левый угол фрески. «До скорой встречи в родовом склепе». Да, похож, но переть в предрассветных потемках на кладбище не к спеху. Но и лежать тут невмоготу. Встал, оделся, выключил ночник, прижался лбом к холодному оконному стеклу с редкими проблесками капель. «Запертый сад — сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник». Что мне дает силу жить? — впервые задал я этот вопрос. Что (кто) щадит мою жизнь? Не знаю. «Запертый сад — сестра моя, невеста…» — зачем я сказал? Я так чувствовал. Но это подло, об этом я говорил под римским небом возле Дома Ангела, говорил с отчаянием, стихи не шли, дух творчества иссяк… И вдруг вспомнил сегодня — это любовь? Зачем она мне теперь? «Заключенный колодезь, запечатанный источник»… Не библейским садом — погибающим парком обнажилась на исходе ночь. В этом парке кто-то живет. Ну, не впадай в бред! Как она сказала: «У вас же нет запасного яда». Запасного не было… Но значит ли это, что Евгений жив? Тьфу, бред!
Но меня уже потянуло туда. Я прокрался на цыпочках на кухню, дверца шкафа простонала жалобно. Замер, выждал — ни звука, в коридоре постоял, борясь с желанием войти и забыться… «как любезны ласки твои»… одолел соблазн и выскользнул на волю. Умом понимая, что нервы расходились, покоя не дают… но как бы не своим умом действуя.