— По просьбе Паоло. Естественно, он не хотел быть замешанным в громкий скандал.
— Хорошо. Мне нужен окончательный вариант. Где он?
— А по какому, собственно, праву…
— По праву наследника. Или и его Паоло потребовал уничтожить?
— Да, он попросил.
— Вот, значит, как тебя смерть друга потрясла… И к чему такие предосторожности? О мультимиллионерах и капиталах в поэме нет ни слова. Нет никаких имен. Про место действия я догадался по косвенным намекам — и только потому, что сам был в то время в Италии.
— Родя, я всего лишь исполнил просьбу человека влиятельного, который нас великолепно принимал.
— Ага, ты надеешься еще не раз…
Он перебил с твердостью:
— Этим знакомством я дорожу, правда. А насчет римского телефона… я с ним свяжусь и узнаю, не против ли он.
— А тебе самому не приходило в голову, что просьба иностранца очень необычна?
— Приходила. Но я, повторяю, не посвящен в тайну их отношений со Всеволодом… если там вообще были какие-то тайны.
— А иначе зачем заметать следы?
— Не знаю, Родя. Я человек маленький.
Последняя ложно-смиренная фраза убедила меня окончательно: врет. Врет от начала до конца. Петр — человек крайне самолюбивый и независимый, и на службе у Всеволода не сломался, и на побегушках у синьора промышлять не будет. В этой тайне он играет вполне самостоятельную роль.
— Значит, концовку поэмы вы не слышали?
— Две последние страницы. Севка позже начал, все пыхтел по поводу ускользнувшего поместья. В семь Наташа принесла кофе и подогрела страсти: «Теперь ты настоящий помещик?» — говорит. Ну, он сорвался тебе звонить. Она тоже ушла, мы остались втроем.
— О чем говорили? Учти, я сравню твои и Степины показания.
— Я вообще молчал. Эти двое, — Петр улыбнулся презрительно, — как лакеи, обсуждали хозяина.
— А именно?
— Женька завелся. Как русские самоистребительно отдаются Западу… обычная болтовня.
— Это поэма навела его на обобщения?
— Он и раньше не одобрял антирусскую, по его мнению, политику Всеволода и хотел от него уйти.
— Что ж удерживало?
— Возможно, твоя жена. А что? Он каждый день имел счастье ее лицезреть.
— Возможно. — Я размышлял. — Жаль, что Евгений не дослушал поэму до конца.
— Не понимаю! (Но мне показалось, он напрягся.) Эти байронические излияния… какое они имеют отношение к действительности?
— Такое, что твой Паоло приказал их уничтожить.
— Это простая любезность…
— Такой «любезностью» ты отплатил покойному, слуга двух господ.
— Не тебе бы обвинять!.. Никому слугой не был.
— Верно. Ты впервые попал в столь властные и энергичные лапы. Вы оба попали, но Всеволод отказался.
— От членства в международном клубе? — уточнил Петр с усмешкой.
— «Тринити триумф», — в непонятной связи вдруг вспомнилось вслух; латинские слова, словно стихи; после паузы Петр откликнулся запоздало:
— Что это значит?
— «Троица торжествующая».
— Откуда тебе известно это выражение? — Голос его звучал бесстрастно.
— От Паоло Опочини.
— Не может быть!
— Почему «не может быть»? Чего ты испугался?
— Я не… Разве ты виделся с Паоло?
Я полез в карман за сигаретами, стараясь выиграть время для верных ходов, догадываясь, что затронул некий нерв в подтексте нашего диалога.
— Нет. Но не прочь бы повидаться.
— Наверное, это можно устроить, вы же родственники, — подхватил Петр небрежно. — Но сначала объяснись. Откуда тебе известно про латинскую Троицу?
— Итальянец сфотографировал «Погребенных».
— Знаю, у меня есть фотография.
— И назвал фреску «Тринити триумф». Наш местный доктор знает латынь.
— И это все?
— Кое-что есть и в бумагах Всеволода, — произнес я многозначительно.
— Что?
— Пока не скажу. Поэма называется «Погребенные»?
— Да.
— Как же ты не догадался поискать черновик?
— Я думал, это и есть черновая рукопись — от руки, по марки, исправления… Автор сам сказал: вещь сырая.
Я произнес вполголоса, глядя в темные глаза напротив:
— «Где ты ее прячешь?»
— Кого?
— Рукопись.
— Я не прячу!
— Евгений сказал перед смертью: «Где ты ее прячешь? Погребенные уже не скажут. Ты — убийца!»
Петр словно онемел от ужаса — какое-то время мы молчали, — наконец прошептал:
— Кому сказал?
— Разве ты не слышал? Тогда ночью, в парке, Степану…
— Вот пусть Степан и отвечает.
— Ответит — за свое. А ты — за свое.
— А ты, наследник? — вырвалось у него злобно.