— Не преувеличивайте.
— Нет, скажите! Как могли родители — даже не друзья, чужие люди — доверить таинство крещения отравительнице?
— Они могли заблуждаться…
— Исключено! Или они ей устроили фальшивое алиби, или оно было настоящим, стопроцентным! Мы со следователем сверяли их показания с моими. На обратном пути из флигеля я столкнулся с Марьюшкой уже в аллейке, она возвращалась домой. И по моей просьбе почти до двенадцати не разлучалась с беременной, а в полночь примчалась за мной на велосипеде.
— Где был муж?
— Там же, с ними! Все подтвердил.
— А почему не он поехал за вами?
— Естественно, остался с умирающей женой… Она и вправду чуть не умерла. Самоубийство, Родион Петрович, натуральное самоубийство.
Я пребывал в растерянности.
— А письмо? А яд? Фреска, наконец!
— Ну а ваши соображения… Как бы вы реконструировали эту трагедию?
— Когда Марья Павловна написала «Погребенных»?
— Тогда же, в мае. Мы были в восторге. Конечно, я не знаток, но пробирает до костей, правда?
— Да, ощущение «загробья».
— И всего за неделю, она говорила.
— За неделю… — медленно повторил я. — Уже после того, как из лаборатории был похищен яд?
Доктор, казалось, вспоминал.
— Ну… да. Да, она показывала нам фреску накануне родов. Коллеги высоко оценили ее мастерство, особенно Ларина мама.
— Ни вас, ни их не шокировала пародия на икону?
— В искусстве нельзя повторяться, Родион Петрович, вам ли не знать. Надо идти вперед.
— В преисподнюю, — пробормотал я. — Ход моих рассуждений был таков. От кого-то Марья Павловна узнала об измене мужа…
— От кого? — живо перебил доктор. — Кто был в этом заинтересован?
— Ну, мало ли… какие-то сплетни в Союзе художников, например, дошли до нее. Она выслушивает ваш интереснейший рассказ о болиголове…
— Митенька сбегал в лабораторию, где якобы нашел свой мундштук. Она не входила.
— Погодите. Вы начали рассказывать о ядах еще за столом. Допустим, Марья Павловна прихватила мундштук Митеньки и подбросила в лабораторию. Он его вертел в пальцах и мог увериться, что случайно оставил там. И при свидетелях вторично посещает лабораторию. А на самом деле яд похищен позже, ведь она ходила к вам звонить?
— Ходила.
— А вы, как человек деликатный, наверняка оставляли ее вот в этой комнате с телефоном.
— Может быть… — уступил доктор. — То есть я действительно оставлял, но не уверен, что она приходила после того чаепития.
— Наверняка. Ведь она ждала писем, тревожилась за мужа. Кстати, что ее тревожило?
— Она не говорила прямо, но намекала, что за внешней жизнерадостностью Митеньки кроется тяга к суициду.
— И вы, конечно, об этом следователю доложили?
— А как же.
— Видите, почва была подготовлена. Между тем «предсмертная» записка, по свидетельству Петровича, носит совершенно безобидный, шутливый, иронический характер.
— Вы больше доверяете постороннему пьянице, чем друзьям Митеньки?
Я посмотрел на художницу. Она сказала серьезно:
— Я ничего не знаю… но до самой смерти мать относилась к Марье Павловне с уважением, почтением даже. И как бы завещала меня крестной.
— Что ж, моя версия рухнула.
— У вас была версия?
— Я исходил из натуры нашей бабки, затронутой тьмою, — так казалось мне во мраке «Погребенных». Но, разумеется, недостаточно знал ее. — Почему-то меня понесло к окну, к алым розам, я говорил словно себе: — Вот здесь она впервые услышала про яд и украла его, возможно, для себя… Нет, уже разыгран перед свидетелями пассаж с мундштуком, уже возник замысел убийства, который реализуется в пародии на Святую Троицу. Может, этим дело и ограничилось бы, искусство в некоторой степени обладает магической силой: изобразил — как бы убил в воображении, душе (и христианская проповедь подтверждает: не убий даже в мыслях). Как вдруг доктор вручает ей письмо от мужа с ироническим душком: «До встречи в нашем склепе»… Идеальное самоубийство. И брат мой упоминает этот проклятый родословный склеп из фрески!
Я замолчал, майское солнце, темные воды, черные ели, безумные мысли… в полутемной прихожей под раскрашенной статуей… Боже мой, чья злая воля действовала… и продолжает! Я с ума схожу, но будто наяву вижу, как она спешит домой, ухаживает за беременной, вдруг под каким-то предлогом ускользает и в вечерних сумерках мчится на своем велосипеде на станцию. И друзья Митеньки покрывают ее из жалости? Вполне правдоподобный вариант, кабы они не выбрали ее крестной матерью своего единственного ребенка, возлюбленной моей. Тайна глубже, ужаснее, «живая жуть» — не раз уже охватывало меня это «нездешнее» ощущение.