Я созерцал мрачный ельник за ржавой решеткой с колючей проволокой поверху — для здешних безумцев, к которым вот-вот присоединюсь… и вдыхал пленительную горечь роз, вовсе не похожую на тот тревожный аромат моих первых посещений докторского домика.
Вечерний ветерок подгонял в спину, а грязный после ночного дождя проселок замедлял шаги. Мы возвращались домой. Я повествовал о московских впечатлениях.
— «Погребенные», «Тринити триумф», «Троица торжествующая». Символическая перекличка, не правда ли?
— Да, потрясающе! — Я почувствовал, как глубоко загадка захватила ее. — Вы думаете, ваш кузен вступил в какое-то жуткое тайное общество и написал об этом поэму?
— Как будто так.
— Слишком фантастично.
— Вот уж нет. Обществ этих — сект, лож, братств — тьма! Наступила эпоха почти открытой сатанократии, и оттаявшая от атеистического льда Россия бросилась в объятия братьев.
— А ваш Петр говорил о респектабельном клубе.
— Дымовая завеса. Стал бы респектабельный синьор беспокоиться о какой-то романтической поэме.
— Но ведь побеспокоился. Что в ней криминального?
— Ничего. Кроме того, что ее автор отравлен, а рукопись уничтожена.
— Не слабо! — Мы разом остановились, и она зашептала жарко: — Но если поэма сама по себе безобидна, значит, мешал ваш кузен. Они поняли, что доверять ему нельзя, и избавились от него.
— Не забывай, дорогая, о бабушкином болиголове, который я пустил в ход.
— Не забывайте, дорогой, о французском флаконе и о склепе в записке. Нет, тут проглядывает не только ваш импульсивный порыв, а тщательная подготовка к преступлению: горничная внедрена с весны, после Италии, так? И синьор виделся с Марьей Павловной.
— Да что, она всем яд разливала, что ли? Доктор говорил о шести дозах… — Я запнулся. — Итальянец и с ним виделся.
— Ерунда! Дядя Аркаша — человек редкостной доброты и тридцать лет назад закаялся.
Мы взволнованно и бодро зашагали по грязи к чернеющему вдали парку.
— Ты понимаешь, Всеволод переменил название поэмы.
— Это важно?
— Если из эстетических соображений — для нас не важно. Но если из осторожности, из каких-то опасений… «Тринити триумф» — «Троица торжествующая». Петр обомлел, услышав от меня это выражение.
— Но уничтожил он «Погребенных»!
— Видимо, в самом содержании поэмы почуял опасность: некий дух искушает героя в белом дворце — на вилле Паоло в стиле палаццо на берегу Тирренского моря.
— Это так необычно и так далеко от нас, — заметила Лара. — С тайной организацией вам не справиться.
— Я и не претендую. Только б узнать, какой такой «демон» мне покровительствует, искажая мою волю.
— Эти оккультисты, разве не понятно?
— В общем, понятно… Но мне необходим последний штрих, ну хоть намек на их причастность к убийству Евгения. Тогда, может быть, я успокоюсь. — «Упокоюсь», — уточнил я про себя.
— Успокойтесь. Петр мог слышать их разговор со Степой в аллейке, а потом захоронить труп. А план созрел, когда они все слушали поэму.
— Возможно. Чтение прервалось на торжествующей ноте: «В подлунном мире будет мне подвластно все: блеск золота, дрожь страсти, знанья торжество!»
— Биржевик страдал патетикой. — Лара усмехнулась.
— Не суди слишком строго, он был гений в другом.
— И тут вошла ваша жена.
— Да, как назло… как напоминание: не все подвластно. И склеп, оказывается, ускользнул. Трое друзей остались ждать хозяина, никто из них не покидал гостиную.
— А горничная? — воскликнула Лара.
— Молодец, девочка!
Она продолжала в азарте:
— Петр знал от нее — вы подлили что-то в бокал кузена — и подстроился под ваши действия. Понимаете? Если б он знал, что у вас яд, он бы с облегчением умыл руки. Дело и так сделано! Но он мог предположить, например, снотворное. Вы хотите усыпить соперника, чтоб объясниться с женой.
— И отравил ее и Всеволода именно болиголовом? Невероятное совпадение.
— Почему невероятное? Паоло виделся с Марьей Павловной, вы ж сами сделали вывод, что она кому-то…
— Это я так, в горячке следствия. Не кому-то — я вырвал яд у бабули чуть ли не силой. Стала б она ублажать залетного иностранца.
— Ну вот, мы опять вернулись к французскому флакону, — протянула Лара разочарованно. — Где ж разгадка?
— Где-то рядом, я чувствую. Ее знал Евгений.
— Секретарь был раскаявшимся соучастником, несомненно!