Пока же я проводил Лару в психушку; мы постояли перед ржавой оградой с колючками; она вдруг поцеловала меня, как ночью (поцелуй прожег насквозь), я забыл обо всем, о Москве, но в кисейном окошке промелькнуло бледное лицо доктора. А на остановке из автобуса вывалились Петр с Алиной. «Наша «Волга» совсем раскапризничалась, сцепление не тянет, а Петьке приспичило к тебе… Ну и я от него не отстала: хочу наконец увидеть твое поместье, склеп и фреску». Пришлось вернуться и дать ей ключи от дома. «Сначала схожу на кладбище ощутить атмосферу, поброжу в окрестностях…» — «Не советую. У нас живет призрак». — «Настоящий родовой призрак? Тем интереснее…» Наш любезный лепет прервал мрачный муж: «У нас с Родионом конфиденциальный разговор, я тебя предупреждал», — и увлек меня было в парк… «Что за призрак? Шутка?» — «Шутка — ложь, но в ней намек». — «Тогда пошли отсюда!» В конце концов, проплутав, оказались мы в черном Ларином ельнике, за которым черный пруд — последний пейзаж моей бабули.
— Ну что, синьор дал указания?
— Нет, он в отъезде.
— Где?
— За границей.
— То есть в России?
— Нет! — Что-то сверкнуло — испуг? — в темных выразительных глазах Петра. — Еще в воскресный мой приезд сюда я предложил тебе провести приватное расследование, помнишь?
— Помню. И понимаю, зачем оно тебе понадобилось: ты жаждал вывести меня на чистую воду.
— Сообразительный ты парень, Родя.
— А ты так уверен, что я убийца?
— Ну, во-первых, ты сам продемонстрировал нам бутылочку из-под бабушкиного зелья. Во-вторых, интересовался у Нины, вымыла ли она бокалы — те самые, из прихожей, где вы с братом пили шампанское. К сожалению, она нечаянно уничтожила улики.
— А ведь ты не собираешься давать делу законный ход!
— Ты опять прав!
— Но мечтаешь держать меня на коротком поводке: чуть что…
— Разве это мечта?
Конечно, мечта. Человека, не дорожащего жизнью, никто и ничто удержать не сможет. Однако я согласился (благоразумно, в целях изощренной игры, сдержал неуместную свою гордыню):
— Да, я сделал это. Доволен?
Старинные приятели — Степа и Петр — оба попались на моем признании. Он вдруг рассмеялся.
— Доволен, вижу. Всеволод вам мешал, а теперь можно все свалить на меня. Но почему умерла Наташа? Как свидетельница?
Петр как-то странно, оценивающе присматривался ко мне, я продолжал притворяться:
— Можешь говорить совершенно свободно, поскольку я свободен от всяких чувств к ней.
Да, от любви! Но смерть ее доводила меня до исступления.
Он спросил жадно:
— На художницу променял?.. Ну, не бесись, это абсолютно твое дело. Только не надо притворяться, я тебя слишком хорошо знаю.
— Что ты имеешь в виду?
— Допускаю внезапное убийство: эту вспышку молнии благодетель наш был вполне способен спровоцировать… Ты обезумел, но низким человеком ты не был никогда.
— Что это значит?
— То, что ты и себе подлил в бокал болиголова, а?
— Я не успел.
— Ты не успел выпить, и они допили шампанское вдвоем.
Тыщу раз прокручивал я в воспоминании последний эпизод — неужели то мгновение выпало из памяти, чтоб застрять в подсознании и мстить?.. Тут я опомнился.
— А записка Всеволода — я что, его загипнотизировал в прихожей?
— Вы торговались по поводу поместья, неудавшийся барин взвинчен, подогрет шампанским… ну, выражает надежду, что хотя бы прах его будет покоиться в родовом гнезде. Такие выходки в его духе, обычный сарказм, вроде того приказа секретарю: «Утром опознаешь наши трупы».
— Тебе не откажешь в логике, — уступил я. — Но французский флакон — со следами болиголова! — я в глаза не видел.
— Женька подстроил, тебя спас — об этом и хотел с тобой поговорить.
— И в благодарность я его убрал?
— Так получается.
— Откуда у него взялся болиголов?
— Господи, да он тут не раз бывал. Они с этим сумасшедшим доктором активно общались.
— Да зачем Евгению спасать меня?
— Он преклонялся перед твоим, так сказать, гением, — сухо отчеканил Петр, — и воображал… — Вдруг захихикал (захрюкал — такого смешка я за ним раньше не замечал). — Дурачок воображал, что тем самым спасает Россию.
— Не утрируй, ты не Смердяков, он не дурачок. И не простил бы мне смерть Наташи.
Петр сказал серьезно:
— На свете есть вещи важнее сексуальных драм.
Итак, мы подошли к тому «важному», ради чего уединились почти за километр от дома у гнилого помещичьего пруда.