— В последний день. Она позвала.
— А до этого?
— Дня два-три — точно не входила. Крестная просила ее не беспокоить. Вообще я бывала в мастерской считанные разы, я уважала ее право на уединение.
— А доктор?
— По-моему, тоже редко поднимался. Обычно они сидели на крыльце или, как вы называете, в «трапезной».
— Расскажи про последний день.
— Часу в третьем я услышала ее крик, бросилась наверх, она лежала на кровати головой к фреске, ноги свешивались… Я подхватила, уложила ее поудобнее, она пыталась, но не могла ничего сказать. И вдруг — язык вывалился изо рта и потекла слюна. Удар. Я крикнула: «Бегу за дядей Аркашей!»
— Дальше!
— Когда мы примчались, она была еще жива. Я намочила полотенце на кухне, чтоб вытереть ей лицо, поднялась. Доктор сказал: «Скончалась!» — и заплакал. Ну, снесли ее вниз, обмыли, одели в белое платье — у нее все было приготовлено для погребения — и положили на широкую лавку в «трапезной». Это самая прохладная комната в доме, было довольно жарко.
— И ты ни разу не взглянула на фреску?
— Господи, до того ли было! Впервые после ее смерти я вошла в мастерскую тогда… при тебе. — Она взглянула на меня выразительно (понятно, когда пролился яд). — А сегодня… как что ударило: краски другие, слегка ярче.
Алина вмешалась решительно:
— Как специалист, могу предположить: ее рука, Опочининой. Но зачем она это сделала?
— Она отравила мужа с его любовницей тридцать лет назад. Эта, так сказать, мистерия символически изображена на фреске.
— Боже, какая трагедия! — Лицо эстетки вспыхнуло жестокой радостью исследователя. — Настоящая сенсация!
— Никаких сенсаций! — бросил Петр и словно в изнеможении опустился на бабкину кровать.
Степа последовал его примеру и, достав из каких-то недр фляжку с коньяком, предложил широким жестом — присоединяйтесь, мол.
Я сказал машинально:
— Не надо ничего пить в этом доме.
Степа поперхнулся и побагровел. Все переглянулись. Лара села на корточки, привалясь к стенке, подперла лицо ладонями; сейчас она особенно напоминала девочку. Я сел рядом прямо на пол.
— Прости, Родя, — вкрадчиво заговорила искусствовед, — я слегка увлеклась… Но в чем смысл этой варварской акции? — Она указала на изуродованную фреску, пробормотала словно про себя: — Покров непрочен, может, зря мы потревожили… Но в чем смысл? Угрызения совести? Боязнь адских мук перед смертью?
— Не знаю. Что-то тут не поддается логике.
— Ну, какая логика! Порыв к разрушению собственного страшного мира.
— Она не разрушила, даже восстановила. Зачем?..
— Затем, — заявил Степа, уже хлебнувший («кровь с коньяком»), — что тронулась старушка. Тридцать лет на эшафоте — уму непостижимо! Я сдался на третий день.
Лара вмешалась строго:
— Никаких признаков помешательства у крестной не было, спросите у доктора.
— Давайте суммируем факты, — сказал я. — Дня за два до кончины Марья Павловна попросила не входить к ней. Четвертого сентября она лежала головой к фреске, то есть большая подушка загораживала чашу. Красками пахло, Лара?
— Нет, я бы обратила внимание.
— Вот почему она просила ее не беспокоить. Что же произошло? Допустим, акт покаяния… или умопомрачения… как вам больше нравится. Своеобразное признание в убийстве — «яд», внезапно пугается… или вдруг озаботили мысли о славе рода Опочининых: сор из избы и т. п. Она позаимствовала у тебя краски…
— Господи, сколько суеты! — вставил Степа. — Да смыть эту чертову фреску или соскрести до штукатурки.
— Она была творцом, — сурово возразила Лара. — И не могла уничтожить лучшее свое творение.
— Да ведь испортила, нацарапала…
— Вы так уверены, что это сделала она?
Степа вытаращил серые в красных прожилках глазки и замер; все замерли.
— Кто? — хрипло выдавил Петр.
Она небрежно пожала плечами, словно стряхивая назойливое насекомое. Я спросил:
— Паоло приезжал в Опочку в начале сентября?
— Да… — До него дошел потаенный смысл вопроса. — Абсурд! И он был тут с доктором.
— В мастерской — один!
Все заговорили разом.
Степа:
— Ваш итальянский родственник?
Алина:
— Петь, а почему ты мне фотографию фрески не показал?
Лара:
— Вчера перед домом кто-то зажег костер!
Петр:
— Дух вашей крестной, сударыня?
Я:
— Не издевайся, идиот! Труп Евгения до сих пор не найден!
— А, дух Евгения костры разжигает! Так кто же все-таки нацарапал пророчество на Валтасаровом пиру: граф Калиостро или секретарь?