В послеобеденный час, когда до сумерек ещё далеко, но над горизонтом уже собирается сероватая дымка, мы, подкрепившись и одевшись, вышли на морозный воздух. Кожа на лице сразу начала легонько пощипывать, а из ноздрей потянулись струйки пара.
— Ты хорошо изучил карту? — спросил меня Авенир.
— Надеюсь.
— Никудышный ответ, сударь. Впрочем, оставим. Ты учишьсятрансгрессировать не только для себя, но и немножко для меня. Нам придётся часто перемещаться, а мой способ трансгрессии не позволяет тащить за собой человека, который болтается как мешок гречихи. Оба путешественника должны прикладывать усилия к трансгрессии, пойми это.
— Я понимаю.
— Надеюсь, — язвительно буркнул Авенир. — Возьми меня за руку, крепко возьми и трансгрессируй вместе со мной, когда я досчитаю до пяти. Итак, один…
Я вцепился в руку старца и устремил взор на небо, пытаясь как бы погрузиться в него, стать таким же лёгким, как облака, которые весной с бешеной скоростью несутся в объятьях прохладной синевы.
— Два…
«Я лечу, и подо мной проносятся серовато-белые зимние пейзажи. Холмы за холмами, одни низкие, обветренные горы сменяются другими».
— Три…
Это слово прозвучало издалека и оборвалось. Я почувствовал, как рука моя напряглась и затрещала, словно я подхватил пудовую гирю и с ней устремился вверх. Выпрыгнуло из тёмного угла дикое невербальное заклинание и на мгновение овладело сознанием. После мелькнула мысль, что я успешно трансгрессировал, правда, немного раньше, чем того хотел Авенир.
Бешеным вихрем завертелась вокруг меня пыльного цвета мгла, мир лишился звуков, и я провалился в давящую бездну беззвучья: чувство было такое, как будто выкачали из ушей весь воздух. Но явления, присущие всем видам трансгрессии, быстро исчезли. Их сменила дорога с колеями в снегу, чугунная изгородь с чугунными же распахнутыми воротами, а за изгородью двухэтажный длинный дом с голубыми, но очень грязными стенами и бесчисленными окнами. Перед домом стояли экипажи.
— Сударь, — воскликнул побледневший Авенир с неподдельной досадой, — извольте знать: вы своей спешкой едва не лишили меня руки!
— Простите, — пролепетал я, со страхом глядя на то, как странно держится за свою руку старец. — Простите… я…
— Пойдёмте скорее в тепло, — с перекошенным лицом предложил старец.
Мы быстро пересекли площадку с экипажами и, провожаемые безразличными взглядами уставших и прозябших кучеров, взобрались на невысокое грязное крылечко, распахнули дверь и пробрались в прихожую.
К нам сразу обратился сидящий за столом камердинер в истасканном костюме и с несколько одутловатым лицом, вероятно, с похмелья:
— Вы — Авенир, — сказал мужчина, и в голосе его не было ни одной вопросительной нотки, — а вы…
— Николай Переяславский, — бросил я по привычке и тут же задохнулся: вспомнил, что нахожусь в розыске.
— Николай, — повторил камердинер и кивнул. — Повесьте свои одежды в гардероб и возьмите соответствующие номерки. Не потеряйте их, судари, я уж устал их рисовать по три раза на день. Делать мне нечего, как только рисовать эти номерки…
— Помоги, — дрожащим голосом сказал Авенир.
Я помог учителю снять прохудившийся полушубок. Старец охнул — резким движением была задета рука. Это ужасно расстроило меня и огорчило. От стыда лицо моё пылало.
— Как зовут господина, к которому вы направляетесь? — спросил нас камердинер, когда мы вышли из гардероба.
— Олег Филиппович Дутов, — ответил Авенир.
— Сожалею, что раньше не спросил. Олега Филиппыча нынче нет, изволили отлучиться на часик.
— Нам может помочь его ассистент, юноша по имени… как его? Запамятовал.
— Лазарь Максимович, — подсказал камердинер.
— Именно.
— Они туточки, судари.
— Благодарю, кабинет знаем.
Из прихожей мы попали в длинный узкий коридор, начинавшийся большим окном с одной стороны дома и заканчивающийся таким же окном с другой стороны. Но эти окна были столь далеки друг от друга, что в коридоре стоял вечный полумрак, и только открывавшиеся и закрывавшиеся двери бросали белый дневной или жёлтый свечной свет на потёртый скрипучий паркет. В этом полумраке мы с трудом отыскали узкую лестницу и поднялись на второй этаж с таким же длинным коридором, только более светлым за счёт имеющихся открытых комнат, из которых доносились голоса господ, так громко споривших о малопонятных мне предметах, что, казалось, вот-вот их беседа сменится кулачным боем.
— Вот, — сказал я, резко остановившись перед дверью с висевшей на ней прямоугольной позолоченной вывеской, сообщающей следующую, довольно краткую информацию: «Дутов Олег Филиппович. Анализ минералов».
— Бери письмо, стучись и заходи, а я вынужден пойти к знакомому доктору, чтобы он посмотрел мне руку, — Авенир протянул мне обожжённый конверт, который я уже имел счастье лицезреть.
— А… а вы?… — спросил я, сбиваясь как мальчишка, покидаемый заботливым отцом.
— Сам виноват, не надо было мне руку выкручивать. Я едва успел трансгрессировать вслед за тобой. Иди, иди. Там тебя никто не съест. Лазарь — парень твоих годков, только малость умнее тебя будет… Чай, не выкручивает руки своему учителю.
Возражать на последнее замечание я не стал, хоть оно и задело меня чрезвычайно.
— Где же мне искать вас, когда… когда мы закончим?
— Я буду ждать тебя, Николай, в одном из залов для бесед.
Старик удалился, я постучал в дверь, услышал «войдите» и вошёл. В нос мне ударил сильный запах спирта, смешанный с целым букетом различных запахов. У меня даже закружилась голова, но я всё же смог удостовериться, что нахожусь в просторной комнате о четырёх высоких окнах с тёмными, вероятно, от пыли, шторами и чахлыми цветами на подоконниках. Многочисленные столы здесь образовывали ряды, на которых громоздились удивительные приборы: одни покоились и были неподвижны, другие вертелись и насвистывали трудноуловимую мелодию. Стены от пола до потолка были заставлены шкафами, каждая полка которых гнулась под тяжестью сотен стеклянных сосудов вроде колб, баллонов и котелков с крышечками. Один высокий аппарат, сильно смахивающий на самовар, пыхтел и выбрасывал в воздух клубы белоснежного пара, разлетающегося по комнате и мешавшего мне в деталях разглядеть человека, который, будучи одет в длиннополый халат, метался между рядами столов, хватая то одну колбу, то другую, то третью.
— Кхм, — издал я звук, дабы известить о своём присутствии Лазаря Максимовича, похожего в час моего визита на взбудораженный призрак какого-нибудь одержимого средневекового алхимика.
— Минуту! — отозвался ассистент господина Дутова.
Через какое-то время загадочный аппарат начал пыхтеть тише, клубы пара выпускать реже, пока наконец совсем не затих по велению властной руки Лазаря Максимовича, который ещё минуту постоял над ним, дёрнул рычажки, покрутил зажимы и, обогнув столы, подошёл ко мне.
— Вы по какому вопросу? — спросил он после того, как мы поздоровались.
— Думаю, в этом письме всё изложено, — ответил я и добавил, сострадательно глядя на его молодое, но совершенно измождённое бледное лицо: — Простите, что приходится беспокоить вас… крайняя нужда… безвыходное положение заставляет обращаться к вам за помощью.
— Хм, — отозвался Лазарь, пробегая глазами по бумаге, — это пятиминутное дело, поэтому не стоит извиняться. Право, ерунда.
— Рад, что не слишком обременяем вас.
— Если вы не против, можно на «ты». Меня зовут Лазарь.
— Меня Николай. Очень приятно, Лазарь.
— Где камень, который нужно анализировать?
— Вот он, — и я достал из кармана маленький прозрачный камень.
— Хм, — снова отозвался Лазарь. — Любопытный экземпляр. Едва ли мне приходилось встречать что-нибудь подобное. Где ты его нашёл?
— Мне его… оставила девушка при обстоятельствах, о которых позволь мне умолчать.
Парень пожал плечами.
— Его можно использовать для опытов?