«А Елена не подойдет к нашей обстановке», — неожиданно с грустью подумал Семен, когда женщина пришла к нему. Не эта ли скромность и изящество в костюме да и во всем облике Елены так влияли на него? А может быть, просто она первая из хороших женщин, которую он узнал. На самом деле, кого он знал? Мать, ее подружек — базарных торговок. А все другие женщины и на улицах, и на комбинате мелькали, как тени.
Семена одолевала вялость, хотелось сидеть, не двигаться. Он задыхался с рубанком в руках.
Подошел Семеныч:
— Ну зачем ты на работу вышел? Разве можно…
Никогда прежде он не говорил с ним таким голосом — теплым, простым, каким-то домашним.
— Поправляйся. А потом попросим начальство, чтобы дали тебе на первое время работенку какую полегче.
Ушел куда-то. Вернулся вместе с начальником цеха.
— Идите домой, Земеров, — приказал Бетехтин.
Голос громкий, начальнический, а рукой мягко хлопал Семена по плечу.
Пелагея Сергеевна обрадовалась:
— Вот хорошо-то! Поешь и давай за курятник принимайся.
— Да мне тяжело чего-то.
— А ты не поддавайся болезни-то, ворочайся помаленьку. По себе знаю, как поддашша — пропал. Она, болезнь-то, тогда тебя цап-царап.
Пелагея Сергеевна махнула руками, будто хватая что-то, и засмеялась.
Семен закрылся в своей комнате, лег. Когда мать постучала, он неожиданно для себя ответил с раздражением:
— Я не пой-ду!
Она что-то говорила, что-то отбросила ногами — Семен не слышал. Ему подумалось: если б его схватила болезнь смертная или, к примеру, стал бы он калекой, к кому была бы обращена первая мольба его? К кому? Только не к Яшке, не к Алефтине. И не к матери.
Вспомнил… На той неделе приходил к Бетехтину сынишка. Лет пятнадцати. Держится с отцом как равный, спорит даже. Чувствуется, любят друг друга. Завидно стало Семену. Здоровым, хорошим вырастет парнишка. А у Семена вот до сих пор еще стеснительность, опасливость дурацкая. Неловко, скованно, тяжеловато чувствует он себя, когда разговаривает с людьми, особенно с незнакомыми и малознакомыми. А близко знакомых у него почти нет. Другой так и мелет языком-то, шуточки-прибауточки. А Семен боится слово сказать и на чужие слова не находит, что ответить. Часто-часто моргает. Улыбается. Улыбка, как спасительный щит. Только пьяный он человек человеком — и смелость есть и словцо находится. Но не будешь же выпивать каждый день. Стеснительность, скованность, нервозность его люди принимают порой за криводушие и недоброжелательность.
Сколько всяких мыслей наплывает на человека во время болезней!..
Профорг Квасков еще раз приходил к нему на квартиру. Сказал, как бы между прочим:
— Школу рабочей молодежи в январе откроют. Видел, на берегу возле комбината домище построен? В стекле весь. Там. Ребята с комбината записываются. И тебя надумали записать в девятый класс. Учиться по вечерам. Как ты?..
Семеныч фальшиво кашлянул, глянул на Земерова искоса. Думал, зашумит тот. Но нет.
Семен вспомнил, как говорила Елена: «Учиться бы вам…»
— А чего, я э-э, пожалуй, пойду. Я поп-робую.
— Докторша Елена Мироновна к тебе под вечер заглянет. Мы, брат, не дадим тебе заплесневеть тут.
«Ну, на сегодня хватит, — решил Семеныч. — Если с каждым заходом мы будем сдвигать его с места, то парень по-настоящему на ноги станет».
Назавтра, встретив Елену, Семеныч спросил, как чувствует себя Земеров.
— Очень слаб. И дело тут по-моему, не только в гриппе.
— Во-во!! Лечите и тело, и душу.
— Да я и то уж…
10
В обеденный перерыв один из рабочих подсунул Семену областную газету:
— Прочти-ка, голубок!
На второй странице был обведен красным карандашом заголовок заметки «Хапуги». Неизвестный Семену автор вовсю ругал Яшку Караулова, Яшка на комбинатской машине возил кому попало дрова и мебель и драл с граждан страшные деньги. Ну, а дальше били и в хвост и в гриву Земерова: «Имеет с матерью два дома полезной площадью 84 квадратных метра (и метры подсчитали). Один из домов, расположенный по ул. Луговой, полностью занят квартирантами, которые ежемесячно оплачивают Земеровым 42 руб.» Корреспондент не забыл упомянуть и о двух огородах, о свинье, козе, кроликах, написал, что Пелагея Сергеевна ходит на базар торговать овощами и дерет втридорога. В конце заметки была фраза, самая неприятная для Семена: «Такие, как Караулов и Земеров…»
Из проходной Семен вышел с кладовщицей цеха, которая, видя, как он хмурится, захотела отвлечь его от тягостных мыслей (она тоже прочитала заметку) и рассказала, что позавчера ночью на фабрике меховых изделий воры утащили штук тридцать ондатровых шапок и сколько-то шкурок ондатры.