А здесь было дымно, тесно и шумно. Пьяные мокрогубые мужчины пили водку и что-то настойчиво доказывали друг другу, размахивая руками. Женщины, сидевшие с мужчинами, тоже не понравились Вале: слишком накрашены, в слишком коротких юбках, слишком громко смеются. А Петр был довольнешенек. Разрывая крепкими зубами кусок свинины, он говорил, подмигивая жене:
— Во житуха! Давай, слушай, уедем в город. Людей здесь до черта и не видно, чем ты занимаешься. Тебе не хочется? Нет, ты и в самом деле не поехала бы в город?
— Если бы хотела, так давно бы переехала.
— Оно, конечно, шум тут страшенный и бензином воняет. Все куда-то торопятся, бегут как сумасшедшие. Но зато уж знаешь, среди всех-то совсем незаметный будешь. Волюшка! Да, позавчера о тебе по радио говорили. Дескать, порядок в клубе, дескать, кружки работают хорошо, лекции читают и всякое такое.
— Целый день ходили с тобой, а ты только сейчас вспомнил об этом. Эх ты!
У ней подступали слезы к глазам: кажется, многовато выпила.
— Зачем ты так часто пьешь? А? Ну зачем? И почему не устроишься на работу? Ну, почему не устроишься?
Он отвернулся от нее. Вздохнув, она стала нервно скоблить ногтем скатерть.
— Я, дорогая женушка, деньгу люблю. — Он усмехнулся своей обычной легкой усмешкой. — Я к ним, окаянным, страстную любовь питаю. А ты вот… ты вот даже Евдокию Егоровну приволокла. Была бы мать тебе… Пущай живет сама по себе.
— Я не буду ее выгонять.
Решительность, с какой она сказала это, вызвала у него озлобление.
— А я не желаю, чтобы она с нами жила. Ясно?!
Полночь застала их в сквере. Из кустов тянуло прохладой; временами с ветром доносилась откуда-то, кажется, из городского сада, духовая музыка.
Хорошо было на душе у Петра. Все нравилось ему: и музыка, и густые, как в лесу, кусты, освещенные электролампами, и грустные тени на песочной дорожке. И жена сейчас тоже нравилась. Конечно, упряма и злая порой, но все же — Петр это понимал — очень порядочная женщина. И она с ним, с Петром. Не с другим с кем-то, а с ним. Значит, что-то видит в нем особенное, чем-то он нравится ей. И страсть как захотелось Петру стать совсем хорошим. Стал клясться он, что пить перестанет и завтра же пойдет на работу в колхоз.
Валя не поверила: спьяна обещает. Но дня через два Петр вышел на работу. Вместе с колхозными плотниками начал строить свинарник.
Валя радовалась, да недолго. Как-то днем (Петра не было дома — плотничал) заявилась продавщица магазина, громкоголосая, хмурая баба. Прошла в передний угол уверенной покачивающейся походкой, будто хозяйка, и, глядя противно снисходительно, сказала:
— В ту субботу мужик твой две десятки взял у меня. Задатку. Две десятки! За хлев. Хлев должен отстроить. Уговорились, что назавтра придет. Вон сколько ден прошло, а он и носу не кажет. Это как прикажите понимать? А? Жульничеством надумали заниматься?
4
Шло колхозное собрание. Хотя и окна и двери были открыты, и августовский дегтярно-черный вечер был холоден и ветрен, в маленьком зале клуба люди мучились от жары, пошумливали, позевывали.
Но когда на трибуну вышла Валя Каменьщикова — восьмой выступающий, зал притих. Заведующая клубом всякий раз на кого-нибудь да «наводила» критику. Критиковала и резко, и напористо, порой даже со слезливой дрожью в голосе, и колхозники охотно слушали ее.
— Сегодня обсуждаются вопросы производительности труда. Выступающие тут правильно говорили, что это важные вопросы. Очень важные. И правильно ругали тех, кто плохо работает в колхозе. Но дело вот какое… У нас в деревне есть товарищи, которые, понимаете ли, вообще нигде не работают. Самые настоящие тунеядцы. Самые злостные. Это Николай Метелица и Пономарев Александр. Живут бесстыжие на колхозной земле, а в колхозе не работают. И вообще нигде не работают. Только халтурят да пьянствуют.
— Верно! — крикнул, привскочив с места, паромщик Семеныч.
— И мой Петро с ними компанию водит.
Она поглядела на мужа, он сидел на втором ряду у стены. Даже с трибуны было видно, как Петр побледнел, насупился и метнул на Валю испуганный взгляд.
— Говорят, не надо выносить сор из избы. А куда ж его девать, копить, что ли? Я за Петра выходила, как за порядочного человека. А что получилось? С парома сбежал. Легкую жизнь начал выискивать.
— С тобой туды идет, — фальшиво недовольным голосом проговорила Машка Портнова.
— Потом, правда, в бригаду поступил, — продолжала Валя, стараясь показать, будто не слышала реплики Портновой. — И хоть говорит мне, что работает, а по-моему уже не работает.