«Предал!» — мелькнуло в голове Михаила. Превозмогая боль в ноге, быстро вскочил. Осторожно расшатал доску на крыше, выглянул на улицу. Если удастся спуститься в огород, можно будет незаметно пробраться в бор. Миша вылез на крышу и повис над землей. Сильный удар в спину заставил его упасть.
Михаила вывели на станичную площадь.
— Становись! — приказал атаман, подводя Михаила к кирпичной стене каланчи. — Богу помолись.
Резкий вскрик прервал его слова. Из толпы рвалась Мария Яковлевна.
— Прощай, тетя Маша! — громко сказал Михаил. — Маме с батей передай поклон, А вам, палачам, от расплаты но уйти! Да здравствует…
Последние слова Михаила заглушил недружный винтовочный залп.
Старик Алексей Салоха глянул на Толю Голубцова, вздохнул и сказал:
— Иди-ка, сынок, погуляй на свежем воздухе. Что увидишь там, скажешь нам.
Едва Толя вышел, Салоха быстро заговорил:
— Слышь, Дарьюшка. Встретил я Евстигнея Егорова, говорит, что ночью увезли мужиков в Челябинск. Надо бы тебе съездить, попросить свиданку. Никто не знает из оставшихся, где документы подпольной организации. Если колчаковцы доберутся до них, то еще человек тридцать заберут, под корень вырубят.
Старик Салоха поднялся.
— Ты, Дарьюшка, не сомневайся, что я полез в политику. К тебе сейчас заходить опасно, следят колчаковцы, вот и послал меня Евстигней, С меня-то спрос не велик, старик я, пришел попроведать, вот и все. Значит, завтра и отправляйся в Челябу-то…
Д. К. Голубцова.
На следующий день Царионов повез Дарью Кузьминичну в Челябинск. Вот уже и город. Простившись с Царионовым, Голубцова пошла к тюрьме.
— Куда прешь, тетка? — грубо окрикнул часовой.
Женщина объяснила, кто она и зачем пришла.
— Иди в штаб контрразведки за разрешением.
И снова поиски, расспросы. Наконец, вот он — штаб контрразведки. Часовой вызвал фельдфебеля, тот приказал ждать.
Дарья Кузьминична села на лавочку рядом с другими женщинами. Шло время в молчании — каждая из них несла свое горе в себе. Наконец через час появился фельдфебель, окрикнул Голубцову, повел в штаб.
Второй этаж. Просторный кабинет. За столом молодой офицер. Черные волосы гладко расчесаны на прямой пробор. Маленькие глаза смотрят остро и зло.
— Ну-с, гражданочка, чем могу быть полезен?
— Свиданку с мужем надо бы.
— Кто он таков?
— Степан Голубцов, шахтер с Челябкопей.
— Бунтарь, большевик?
— Что вы, господин офицер, простой шахтер. Разрешите свиданку, может, одежонку какую надо или еще что. Дети ведь у нас, два сына.
— Голубцов, говоришь? — остро глянул он. — С большевиками спутался. Раньше-то вы ведь жили на Кочкарских приисках, он работал на фабрике Антонова?
Дрогнуло сердце Дарьи Кузьминичны: все знает этот офицер. И все же пропуск он Голубцовой дал.
В тюрьме решетки в два ряда. Между ними ходит часовой. Пятнадцать небольших окошечек. У каждого из них — часовые. Степан Викторович похудел, лицо бледное. На верхней губе алел рубец. Правая рука висела на перевязи — на грязной и испачканной кровью тряпке. Слезы застилали глаза женщины. Не вспомнила Дарья Кузьминична о наказе старика Салохи, — все смотрела и смотрела на мужа. Но Степан Викторович сам напомнил.
— Камень под крыльцом у входа в барак есть, ямка там…
— Кончай свиданку! — закричали часовые и стали отталкивать арестованных от окошечек.
Захлебнулась слезами Дарья Кузьминична, не обратила внимания на последние слова мужа. Вернулась домой, увидела осиротевших детей, снова всплакнула.
Распахнулась дверь, быстро вошел старик Салоха.
— Видела Степана? Что он передал тебе?
— Постой, постой… Что-то о камне под крыльцом у входа.
Быстро вышли Голубцова и Салоха на улицу, подошли к громадному камню. Вокруг никого не было. Женщина и старик начали сдвигать плиту. Из-за угла барака выбежал Ванюшка Анфилофьев. Вытирая пот с лица рукавом, быстро сказал:
— Почти у всех арестованных обыски уже прошли, вот-вот сюда нагрянут.
Втроем кое-как сдвинули камень, извлекли из ямы две папки и ящичек. Камень придвинули на прежнее место.
— Все сжечь, чтоб следа не осталось, — скомандовал старик Салоха.
Так сгорела вся документация подпольной организации копей.
Размешивая золу, старик сказал Анфилофьеву:
— Ты, Ваня, еще молод, долго жить будешь. Не забывай людей, документы которых мы сейчас сожгли.