Между средним и крайним, Петиным, подъездами на лавочке, широко расставив ноги в теплых высоких ботах и опершись обеими руками на палку с набалдашником, стоявшую перед ней, расположилась старуха Меркулова, поверх пальто обвязанная еще черной шалью. Рядом со старухой, правда, не на лавочке, а на асфальте, сидела, высунув язык, черная лохматая пуделиха; она тяжело дышала и смотрела на Петю замутненными, слезящимися глазами, не мигая. Профессор Меркулов давно умер, его вдова болела водянкой, была громадиной, ноги колодами, ходила с трудом.
- Как бабушка, Петя? - спросила она, даже не поздоровавшись: это был и знак благоволения к собеседнику, и сознание, что ее возраст позволяет пренебрегать условностями.
- Ничего. Спасибо.
- Да, старая у тебя бабушка. Часто к ней врачи ездят. А она что, по комнате сама ходит?
- Сама.
- Ну тогда еще ничего.
Приблизилась маленькая, сморщенная, в длинной кофте и застиранной юбке старушка: сухонькое тельце, плоская грудь, постоянный серый платок поверх головы и неизменная шерстяная кофта крупной вязки, руки, как всегда, прижаты к груди. И походка такая, будто все время бочком идет. Еще семь или восемь лет назад Матрена Антиповна занимала койку в трехкоечной комнате в подвале Петиного дома, где было общежитие для нянечек и уборщиц из Института. Она вязала почти на весь профессорский дом вещи необходимые, хотя и простые - носки и варежки, убирала квартиры, жила в них, когда профессорские семьи отправлялись отдыхать и боялись оставить добро без пригляда.
- Здравствуйте. Давно всех не видела.
- Ну, Матрена Антиповна, наконец-то пожаловала! Совсем нас забыла, громко сказала Меркулова.
Вместо ответа старушка повернулась, изогнувшись, к Пете.
- Как Роза Мойсевна? Жива еще?
- Конечно! - грубовато-неприязненно буркнул Петя, шокированный и немного испуганный такой прямолинейностью.
- Сколько ей уже? Знала ведь, но забывать все стала.
- Девяносто два, - убавил почему-то Петя бабушке год.
- А мне семьдесят восемь. Совсем плохая стала. Я к вам сегодня зайду навестить. Все болела, больше месяца, никуда не выходила, даже позвонить. Не могла Розу Мойсевну поблагодарить...
- За что это? - спросила недоверчиво Меркулова.
- Она мне каждый месяц десять рублей высылала. Надо спасибо ей сказать.
- Ну уж вначале ко мне. Чайку попьем...
Не дослушав, Петя вошел в подъезд.
2. ЛИНА, ИЛИ БЕЗУМИЕ
Она исходно была какая-то несчастливица, невезучая, но вовсе не походила на ту небритую шизофреничку в гетрах и башмаках на толстой подошве, таскавшуюся каждый день на почту отправлять письма. Лина была красавица, высокая, стройная, черноволосая, с матовым цветом лица, с красивой грудью, длинными ногами и очень гордилась своим носом "с уздечкой", считая это признаком породистости.
Линин отец был сыном Петиного деда от первого брака. Года через два после войны, рассказывал Пете отец, майора Карла Бицына (это была фамилия первой жены деда) посадили по непонятному тогда делу, которое теперь можно назвать "протокосмополитическим". Его обвинили в симпатиях недавнему союзнику - Америке, мотивируя это тем, что он учил самостоятельно английский язык и, будучи наполовину евреем, "восхищался" мощным "еврейским лобби" в Штатах. Так он и пропал в лагерях, а через полгода после его ареста родилась Ленина, и дед-профессор, желая помочь невестке, пригласил их пожить пока в профессорской квартире. Алевтина, так звали мать Лины, недолго дожидалась мужа, завела себе любовника, а тут еще родился Петин брат Яша, и бабушка Роза настояла, чтобы Лина и, главное, ее мать уехали "на свою жилплощадь". Мать Лины собиралась было отсуживать одну комнату у свекра, как учил ее новый любовник, но все же им пришлось уехать, хотя напоследок (это вспоминала Петина мать) Алевтина еще кричала, что не позволит выгнать себя из квартиры, потому что она жена "тоже как-никак сына" Исаака Моисеевича, что не один Владлен у него сын, что если другие сыновья от первого брака неплохо устроились "в жилищном отношении", то надо и о ней подумать. Потом все сгладилось, бабушка Роза и дед, которого Петя не знал совсем, помогали Лине, она подолгу гостила у них, так как ее мать все же сумела выйти замуж за одного из очередных своих любовников и перестала обращать на дочку внимание. Лина даже называла тогда бабушку Розу "бабушкой", и никто уже не вспоминал прошлые обиды и неурядицы, словно их и не было.
А потом Лина стала бывать у них в доме много реже, и когда Петя подрос, он видел ее случайной гостьей: красивой, веселой, нарядной женщиной, почему-то называвшей его "маленьким братиком" и смеявшейся каким-то странным горловым, необычно волнующим смехом, каким мама никогда не смеялась. Лина как раз тогда поступила, а затем окончила труднейший, по словам папы, институт - Архитектурный, сокращенно МАРХИ, причем с отличием, с "красным дипломом". И вились вокруг нее молодые гении, предлагая себя в спутники жизни, с некоторыми Лина приходила к ним в гости, но бабушка Роза отрицательно качала головой: мол, слишком молод, положиться нельзя. А Лина тогда цвела, чувствуя себя примой, но ни за кого из "гениальных мальчиков" она так и не пошла, а отбила мужа у какой-то женщины с тремя детьми - именитого архитектора и дизайнера Диаза Замилова.
Они жили в ее комнатке на Красной Пресне (мать Лины к тому времени умерла, а Замилов оставил квартиру бывшей жене и детям), первое время были счастливы. Но была Лина по молодости кокетлива, а Диаз, по-восточному ревнуя, бил ее, что, разумеется, перенести она не могла и ушла: и от него, и одновременно из Гипротеатра, где они вместе работали и где она оставаться не хотела, чтобы не слышать радостных соболезнований подружек и их же сплетен. Ушла в никуда (Пете этот ее поступок казался безумием), ничем и никем не защищенная, нигде не работала и работы не искала. Как она попала в сумасшедший дом, Петя не знал. Отец что-то глухо говорил об их родственнице, вдове дяди Миши Бицына, враче-психиатре, докторе медицинских наук. Приехав навестить несчастную, брошенную мужем племянницу, она на следующий день прислала за ней перевозку. Два месяца психушки дались Лине непросто: в ней что-то сломалось, пружинка, которая делала ее примой. К тому же она считала, что в документах ее стоит теперь непременно какой-нибудь таинственный знак, сообщающий о пребывании в дурдоме, и ни один отдел кадров ее не пропустит, уж пусть она лучше будет голодать. Для подработки она писала шрифты, чертила дипломникам конкурсные проекты, пыталась давать уроки черчения, но все это неудачно, доход имела скудный; помогала деньгами бабушка Роза, а потом у бабушки случился удар, и Петин отец уговорил Лину переехать к ним.