— Ее арестовали?
— Доказать ничего нельзя было. У нее алиби было.
«Алиби. То, что я ищу, — пронеслось в мозгу у Тимашева. — Не дай Бог, что дома случилось, — прокляну себя».
— Она с младшей дочкой, — продолжал Борис, — в поликлинике была, а старшая крепко спала, ничего не слышала. Тетка считала, что Людмила дала дочке крепкого снотворного. Вот вам один из итогов семейной жизни. А ведь начинается она с дьявольского искуса — сексуального влечения, любви, медового месяца, а кончается все взаимной ненавистью и отвращением по большей части.
Илья откашлялся. Ему показалось, что речь собеседника задевает его, и он сказал:
— Вы забыли о страдании, когда уже больше не можешь любить. А совместная жизнь при этом продолжается.
Борис быстро глянул на него, смутился, покраснел.
— Простите, я не вас имел в виду. Хотя и ваше страдание о том, что невозможно больше любить, — разве не ад? Это не только к сексу относится. Но и к Родине, к науке, к искусству, к людям. Разве это не страдание, когда люди тебя раздражают, кажутся тебе нелюдью? Я, слава Богу, это в себе преодолел.
«А я нет», — подумал вдруг Илья.
— Все зависит от внутренней установки, — говорил Борис, — установки на любовь, на жалость. Лучше любить и жалеть одиноких, несчастных, оставленных, злых и раздраженных. И самое главное, стоический — вы же любите римских стоиков — отказ от соблазнов. Ведь сколько разных соблазнов и искусов встречается у нас на пути, подманивают нас, чтоб мы их приняли, а потом мучались всю жизнь. Но кто не мучается, становится просто прислужником дьявола. Отцы и дети тема заезженная, но это разве не трагедия, которая коренится в самой основе бытия, ибо, вырастая, дети оставляют, бросают своих родителей, которые вложили в них всю душу, и делают совсем не то, о чем мечтали родители. Стоит ли говорить о друзьях, которые завидуют один другому, о неискоренимых во всех общественных системах отношениях «верхних» и «нижних», начальства и подчиненных и тому подобном. Я не говорю о воинах и лагерях смерти, хотя они тоже не где-то там, в потустороннем аду появились, а у нас, на Земле. Я говорю о корне земного жизнеустройства, который основан на страдании и несчастье, а вовсе не на благополучии и удаче. Вспомните бесчисленные предательства, продажи, доносы, моральные и физические увечья и убийства!.. А одиночество женщин? брошенных, оставленных, разлученных… А одиночество в смерти у любого человека! Да мало ли! Я помянул оставленных женщин, а женщины, не нашедшие и ждущие своего мужчину, — это тоже трагедия. Вообще почему-то больше всего детей и женщин жалко!
При этих словах Борис вдруг оборотился и посмотрел на будильник, стоявший на книжной полке напротив, потом перевел взгляд на Илью. Глянул на часы и Илья. Боже! около восьми, а Петя в шесть должен был уйти. Лина его уже два часа ждет. Но сразу вскакивать показалось неудобным.
— Минут десять-пятнадцать у меня еще есть, — успокоил он Бориса, одновременно ограничивая его речь, давая себе возможность минут через десять встать и извиниться.
— Я повторяю, — ухватился Борис за предоставленную ему возможность договорить, хотя Илья уже слушал в пол уха, нервничая, что так застрял, — что ад именно здесь и есть. Весь мир тюрьма, а Дания худшая из его темниц, но и эту темницу можно осветить светом искусства. Мне иногда кажется, что те трагедии, которых касается искусство, преодолеваются, раны заживают, затягиваются, сожженное начинает зеленеть. Не в тех, конечно, судьбах, которые послужили материалом для художественного произведения, но мистическим образом оно действует на аналогичные ситуации, поэтому подлинные создания искусства неповторимы, ибо уже никогда не повторится та болезнь, которая уврачевана. Искусство — посланец Высшей Силы, посланец Бога. Если бы я мог рассказать о страстях, которых нагляделся в своем ближайшем окружении, в своем дворе! Говорите, тут нет материала для дантовских страстей?! А предательства, измены, тайные убийства, убийства растянувшиеся на всю жизнь!.. Вот надо мной живет тетка Алешки Всесвятского, приятеля моей юности, она старая дева, я еще помню, как Алешка с Наташей собачился, когда начал водить домой девок, как однажды даже приложил ее о стенной угол, а потом со смехом говорил, что теперь она наверняка останется идиоткой. Сам Алешка женился, уехал, но из квартиры не выписывается. Тетка живет в квартире одна. Сестры давно повыходили замуж, уже по второму разу, живут с новыми мужьями, отец-академик умер, затем мать умерла, она ходила за ними, бросила работу, устроилась уборщицей в наш дом, чтобы быть рядом со стариками, а Алешкина мать, ее сестра, объясняет это тем, что Наташа боится и боялась потерять квартиру, поэтому в том же доме устроилась работать уборщицей. Вообще в этом семействе нравы, как у купцов Островского, так по ним проехалась опрощенная советская жизнь сороковых и пятидесятых, и неинтеллигентность Алешки, несмотря на его аристократическое сложение, оттуда, из этой опрощенности — с пьянками, огуречным рассолом, грибами, песнями, — а дед — ученый, академик ВАСХНИЛ. Наташе уже за пятьдесят, ходит робко, говорит таинственно, видны из выреза платья ключицы в коричневых пигментационных пятнах. Как-то она пришла ко мне попросить разрешения влезть по пожарной лестнице с моего балкона на свой, всего один пролет, не то, что снизу, — она забыла ключ от своей квартиры; от моей помощи она отказалась, подвернула платье так, что стали видны морщинистые ляжки и синие теплые нижние штаны, и, нисколько не стесняясь, полезла по лестнице. А дома у нее все чисто, полированная мебель, пыли нет, все влажной тряпкой протирает, по утрам зарядку с гантелями делает, мебель с места на место переставляет, так что у меня потолок сотрясается, и раз в неделю по выходным дням играет на пианино одним пальцем одну и ту же мелодию — «На Дерибасовской открылася пивная», которой она научилась от своего племянника, от Алешки. А Алешка ждет ее смерти, не выписывается. Можно и другой сюжет: прямо подо мной живет профессор, он в свое время донес на моего деда, но с середины пятидесятых уже боялся моих родителей и мерз, как мерзли предатели во льду озера Копит дантевского ада. Еще один: моя одноклассница, умер муж от рака мозга, перенеся две операции, раньше с ним дралась, а, когда он умирал, Валька родила дочку и назвала в честь мужа Женей, Евгенией. Вы ее, может, видели, я ее часто во дворе вижу беседующей с Линой. Замуж, похоже, она больше не выйдет: знаете, это бывает на женщине написано. Когда я захожу к ней, она говорит: «Посиди подольше, чтобы в квартире мужиком пахло». А судьба Розы Моисеевны, насколько она мне известна и насколько я могу ее понять, разве это не материал для шекспировской трагедии? Человек непомерной гордыни, активного действия, привыкшая решать свои личные проблемы в глобальном масштабе, она погружена в бытовые и семейные проблемы, в болезнь, которую она не может преодолеть какой-нибудь там революцией, в одиночество квартиры, в воспоминания о прошлом.