Лина вырвалась из-под мужской руки, попытавшейся обнять ее за плечи, упала лицом в плед, покрывавший тахту, и зарьщала в голос, уже не сдерживаясь. Не умея ничего делать в таких ситуациях, Илья сидел рядом с ней и, не находя утешающих слов, чувствовал потерянность и раздосадованность, будто бы эти слезы — упрек ему (и понимал, что так оно и есть). Он нервничал, лезли в голову подловатые, злые мысли: «Считаешь, что я виноват в твоей незадавшейся жизни? Ну и считай! Это, конечно же, не так. Сама виновата. Каждый человек сам определяет свою судьбу. И винить за судьбу некого. Могу и в самом деле уйти, раз так на тебя я действую». Ему и вправду захотелось уйти, хлопнув дверью, изобразив обиду, тем более, что он и впрямь обижен, ведь ему ничего не перепало, да и домой пора — выяснять отношения. В груди он ощутил сразу при этом ледяной комок, мешающий дышать: комок обиды, ревности, раздражения и чувства собственной вины. Элка спросит, почему, если ты у Гомогрея задержался, то не позвонил? А хватит, ли у него решимости спросить про Паладина? Если не хватит, то и выйдет, что опять Элка права. А как от Лины он мог позвонить? Но он позвонил! От Кузьмина звонил! Это ее не было дома. Но он физически ощущал свои слипшиеся от пота волосы, немытую, грязную бороду, потную, несвежую рубашку на теле. Ах ты! сказал он себе. Только и умеешь, что рассуждать о высоких материях, а живешь черт знает как! И странно, что сам он вовсе не видит себя ни выпивохой, ни распутником, любит трезвость, любит вроде бы работать, готов все делать для семьи, и делает, но по другим фактам, фактам тоже его реальной жизни, все получается совсем наоборот. Здесь согрешил по мелочи, там согрешил по мелочи, а как подсчитаешь, то получается немалая гора и получается, что он как раз и выпивоха, и распутник. Вот как человек, который не горяч и не холоден, а только тепел, и оказывается самым большим грешником. Так что от Паладина он получил по заслугам.
В такт этим самоуничижительным мыслям он полумеханически гладил Лину по плечу и по спине, неудобно изогнувшись, так что свело немного мышцы в боку, приговаривая:
— Ну, не надо. Пожалуйста, не надо. Ну, успокойся.
А рыдания не прекращались и, считая себя виноватым и в этой истерике, он готов был — от замутненности души — сказать, что он бросит семью, останется с ней, и в самом деле остаться на ночь, а не ехать домой, хотя он уже был в мыслях дома. Он только собирался сказать что-нибудь в этом духе, как за стенкой, в комнате Розы Моисеевны, послышалось движение и глухой стук, будто что-то тяжелое упало на пол. Илья прислушался, но больше оттуда не доносилось никакого шума, была тишина. Но во всяком случае этот шум, это падение чего-то тяжелого, создавали отвлекающий момент, и его надо было использовать.
— Эй, — сказал он, теребя Лину за плечо, — там у Розы Моисеевны что-то рухнуло. Послушай-ка. Да не реви ты хоть секунду!
Лина подняла голову. За стенкой по-прежнему была тишина. Но Илья видел, что она встревожилась.
— А ты точно слышал? — спросила она почти нормальным, почти без слез и всхлипываний, голосом.
— Разумеется, точно.
Лина выпрямилась, села.
— Боже мой! Только этого еще не хватало! Что еще там эта сумасшедшая старуха выкинула?!
— Да ты не волнуйся, — говорил Илья, радуясь, что она волнуется и поэтому перестала рыдать, слезы вытерла, — уже тихо. Прислушайся — тишина. Что там могло случиться?.. Если б что, она бы крикнула, на помощь позвала… — но ему тоже стало тревожно: глядя на испуг Лины, он вдруг представил самое страшное.
Но Лина не о внезапной кончине думала.
— Плохо ты ее знаешь. А вдруг упала — и перелом шейки бедра, самый стариковский перелом. Это ж ее навсегда к постели прикует, — сотрясаясь временами от непрошедшей внутренней дрожи, ответила Лина, а на слова Ильи, что тогда они бы услышали стон, возразила. — Плохо, говорю, ты ее знаешь. Помнишь, в этой инсценировке Дон Кихота — романа я, конечно, не читала, стыжусь, а Булгакова мы в свое время обожали — так вот, там сцена есть, может, ее Петя сейчас как раз смотрит, сцена, когда избитый Дон Кихот говорит, что хотя страшнейшая боль терзает его, он не жалуется, потому что рыцарям запрещено это делать. Так и она. Она один раз знаешь какой фокус выкинула? Полезла сама на книжные полки, да без лестницы, а они у нее в комнате до потолка, и, конечно, рухнула с верхней. Меня, правда, не было. Мне Владлен рассказывал. Они с Ириной в кухне сидели, услышали шум, но поначалу не поняли, что к чему. Оттуда ни звука, ни стона, ни тем более крика. Минуты три или четыре просидели, прислушиваясь, потом беспокойный Владлен все же решил заглянуть, что там мать такое тяжелое уронила, а его на помощь не зовет. Заходит, а она лежит на полу и молча пытается до дивана добраться, ползет себе потихоньку, как раненый солдат. Короче, выяснилось что она при падении руку себе сломала, но даже и не вскрикнула.