— Ну, шок был, это понятно.
— Да что ты! она и потом так ни разу и не застонала, даже маленького стоника из губ не выпустила. Просто она железный человек, человек без нервов. Из нее и впрямь гвозди б можно было делать. Я дедушку плохо помню. А мама рассказывала, как он все на диване лежал и читал книги. Иногда поднимался и шаркал в Институт читать лекции. У него был такой широкий черный костюм, очень свободный. Но к маме и ко мне относился хорошо, всегда интересовался ее и моими делами. Мама не любила о себе рассказывать, но стеснялась обмануть ожидания такого солидного профессора. У нее ведь психология бедной девчонки, случайно попавшей в богатый дом, до самой смерти оставалась. А бабушка держала деда в руках твердо. Он ей говорил: «Роза, ты каменная! Роза, ты деревянная! Роза, ты железная!» А меня любил, я ему мою родную бабушку напоминала. Она сюда приезжала, очень Яшу любила, штанишки и рубашки ему привозила, сама шила. А теперь у меня никого, кроме Розы Моисеевны, не осталось, кто бы меня хоть как любил. Боже, и с ней что-то случилось! А я тут одна, — с испугом и не очень последовательно сказала Лина.
— Да я здесь!
— Ты сейчас уйдешь. Я же знаю. Илюша, я прошу тебя, если моя просьба для тебя что-нибудь значит, не уходи! — она жалобно и с мольбой посмотрела на него, голос ее звучал заискивающе. — Не уходи, пока не выясним, что случилось. А? Пойдем вместе посмотрим. Ладно? Я прошу тебя.
— Ну, конечно, пошли, — сказал Илья, внезапно вправду обуянный новым беспокойством, что если и впрямь что случилось, то домой он уже сегодня точно не выберется.
Они подошли к комнате Розы Моисеевны. Илья приоткрыл тяжелую дверь и просунул в щель голову. Над изголовьем постели горел ночник, как всегда бывает, когда человек что-нибудь читал перед сном, да так и заснул с книжкой в руках. Роза Моисеевна лежала на подушке, ее редкие белые волосы, взлохматившись ото сна, были, как венчик, как сияние, вокруг ее головы. Руки, морщинистые, в складках и пигментационных пятнах, в сбившихся кверху рукавах белой ночной рубашки, лежали поверх байкового, в белом пододеяльнике, одеяла. Но никакой книжки, выпавшей из ее рук на пол, Илья впопыхах не заметил. Рядом с диваном стоял круглый столик, на нем пузырьки с лекарствами, рюмка для валокордина, чашка с недопитым чаем на нечистом, с чаинками и коричневыми разводами блюдце, на другом блюдце половинка недоеденного бутерброда с сыром, уже подсыхающего. Илья тревожно прислушался: старуха сладко сопела. Что же на пол падало?
— Ну! — тащила на себя дверь Лина.
Она, наконец, распахнула дверь широко и прошла мимо него. И тут Илья, который почему-то испугался, что Лина обвинит его во вранье (то есть, что он соврал, что нечто здесь на пол рухнуло), увидел лежащий у шкафа, словно отброшенный, маленький, толстый томик стихов Бетти Герилья «Antologia poetica» с заложенным в нем листком бумаги. Илья молча указал на книгу пальцем. Лина нагнулась, подняла томик и выскользнула из комнаты, следом вышел Илья, плотно притворив ее за собой.
— Почему ты свет у нее не выключила?
— Потом, когда покрепче заснет.
Они стояли в коридоре. Горела лампа на длинном шнуре. Илья принял у Лины из рук томик, он открылся там, где был заложен листок. И прочитал вслух:
— Ля фелисидад.
Эн ля каса естаба тодо листо,
Эсперабан ля фелисидад.
Глянул на листок, вложенный в кишу:
— Да это перевод! Она сама перевела. Прочесть?
— Читай.
И скользя глазами по неровным строчкам из больших корявых букв, он прочитал, с каждой строфой произнося слова все менее и менее твердо и уверенно: