Пете опять повезло. То ли парни не заметили его, то ли были увлечены хоровым пением, но Петя проскочил благополучно этот двор. Сердце билось все спокойнее, и вот он уже на трамвайной остановке. Но все равно еще жутковато, темно, ветрено. Проходивший мимо здоровый малый в лыжной кофте, из-под которой висела незаправленная рубаха, приспущенных штанах и почему-то в зимней шапке-ушанке на мощных кудрях заглянул Пете в лицо, но тот, как всегда, не стал смотреть в глаза случайному Вию, помня, что главное не входить в контакт с темной силой. Не ощутив отклика, малый в шапке-ушанке прошел мимо. А тут и трамвай подкатил с электрическим светом внутри. И только в трамвае, прогоняя в уме сегодняшний вечер и свое прощание с Лизой, он сообразил с запоздалым ошеломлением, что Лиза явно хотела его. А он? Так боялся хулиганов, что даже не заметил этого. Упустил случай. «Ну ничего, — решил он. — Зато спокойно высплюсь. Существует приоритетность дел. Завтра все же сочинение, надо быть в форме».
Глава XV
Прекрасное есть жизнь
Дар напрасный, дар случайный…
Вот и она, улица Ивана Лягушкина. Начиналась она от проспекта Мира, от мухинских «Рабочего и колхозницы», делающих балетное па с серпом и молотом, причем молот у рабочего — в левой руке. Улица была перегружена машинами. Сойдя с трамвая и счастливо избежав столкновения с прицепом (его водитель гнал, не обращая внимания на трамвайную остановку и выходивших из трамвая людей), Илья быстро перебежал дорогу, ибо встречное движение было столь же оголтелым: грузовики соперничали в скорости с легковушками. Здесь он живет. Живет ли? Или существует? Опять, как всегда в последнее время, когда он подходил к своему дому, его охватила тоска. У мебельного, который находился в их доме, курили в темноте оставшиеся на ночь активисты-дежурные, охранявшие сегодняшнюю, перешедшую на завтра очередь. Хоть бы шпана какая попалась в их неосвещенном и грязном дворе и начистила ему физиономию, все было бы легче придти домой — возникла бы отвлекающая тема. Но шпаны не было.
Войдя в подъезд, Илья отшвырнул ногой валявшуюся оберточную бумагу: поднимать ее и выносить в мусорный ящик не было сил. Пусть ее! Чем хуже, тем лучше! Поднявшись на лифте и медленно подходя к своей квартире Илья старался двигаться, как бы не двигаясь, чтоб растянуть время и отсрочить грядущий и неизбежный разговор. В прежние времена вот так же, блудливо возвращаясь домой, он тер лицо рукой, перчаткой, стараясь каким-то образом убрать запахи другой женщины, которыми, как ему казалось, он был пропитан насквозь — ее мылом, ее духами, ее притираниями и прочими звериными ароматами, которые отличают одну особь женского пола от другой, и так неизбежно распознаются ими самими. Хотя, конечно, он всегда надеялся, что алкогольное амбре перебивает все иные благовония, да и вообще в их кругу было принято, что пьяный мужик — безвинный: «ну, загулял, мужик», «ну, пьян был, ничего не помню», «ну, перебрал маленько, занесло черт-те куда». И жена, как правило, на пьяного Илью не сердилась. Еще лучше, когда привозил он с собой друзей: это уж было железное алиби, что водку пил, а не по бабам ходил.
Еще с улицы, запрокинув голову, Илья увидел, что в его комнате и комнате жены темно, зато горел свет на кухне, стало быть, Элка одна или с сыном, а может, дай Бог, с гостями сейчас за их большим кухонным столом. Сидит на диване, под бра, с сигаретой и болтает. И хорошо, если гости, по привычке думал он, тогда можно будет улизнуть от расспросов шуткой, а к утру все забудется. Если, конечно, он хочет отложить разговор о Паладине. Хочет ли он? Говорить о дворянском сыне, Саше Паладине, его задушевном друге, который оставался сидеть за столом с Элкой один на один, когда он, Тимашев, отключался и уползал спать?.. Ведь пару раз мелькнула наутро шальная мысль «А что если они…» Но недостойным казалось даже думать об этом. Как можно подозревать друга и гостя! Он осуждал этот гостевой стиль жизни, бурчал о необходимости суровых научных занятий, но жена ему в таких случаях говорила: «Если бы не мы с Антоном, ты бы вообще жизни не видел, так бы и зачах в своей библиотеке». Он внутренне соглашался с ней, хотя библиотека часто служила прикрытием его шашней. И даже написав статью о «профессорской культуре» в России, он все-таки утверждал, что немецкое геллертерство в нынешних условиях приводит только к серости, прагматизму и законопослушанию. Друзья, гости, ночные посиделки — это святое. И ему нравилось, что всё, что он пишет, для всех как бы неожиданность: гуляет со всеми, пьянствует, а вдруг бац — и статья! а то и книга! Ему даже казалось, писать у него получается потому, что никто не заставляет его писать. И писал он не ради заработка, за что был благодарен жене.