То, что этот малый готов стрелять каждую минуту и по любому поводу, толстяк понял еще вчера из его ночных рассказов. «Нас было шестеро отчаянных парней, — так ночью, когда они лежали на мху, укрывшись под низкими и мокрыми ветвями большой ели, рассказывал полушепотом длинный. — Что нас ожидало дома? Скука, понял? Работа на паршивом грейдере час в неделю, а потом? Вина безалкогольные, охота запрещена… А я мужчина! Охотник! Воин!.. Вот мы и решили добраться до этой гадской планеты, посмотреть что к чему». При каждом шорохе длинный замолкал, напряженно сжимал карабин, объясняя дрожавшему слушателю: «Их все равно не увидишь и не услышишь, зверей этих. Просто был ты, а вдруг тебя нет, не видно, а где-то наверное, твои косточки хрустят. Понял? А стрелять куда — неясно. Мы сразу, как сели, из лазерной пушки шарахнули, чтоб, понимаешь, дорогу себе расчистить. Просеку видел? Наша работа. Сошли, и вдруг — бац! — исчез наш бомбардир.
Был и нету. Мы не скумекали поначалу, что, понимаешь, происходит, искать пошли. Еще двое пропало…» Он рассказывал, а толстяк щупал в кармане игрушечный, хотя и удивительно похожий на настоящий, пистолет-пугач, купленный в подарок сыну, и думал, что если и вправду на них нападут, от его игрушки будет мало проку. Да и не был он уверен, что и настоящим пистолетом он сумел бы воспользоваться. Слишком он был неповоротлив и неуклюж, слишком привык к мирной жизни…
Как ни странно, присутствие толстячка в чистеньком комбинезоне снова придало длинному духу. Когда он остался один, когда пропали один за другим все его спутники, он как безумный бегал по лесу, не смея подойти к ракете: невидимые звери, казалось ему, непременно караулят у входа. Люк ракеты бьи открыт и вроде как заперт: не пройти. Он от ужаса и безысходности чуть с собой не покончил, когда его последний дружок, пытаясь войти в ракету, прорваться, стреляя в дверь на бегу разрывными пулями, тоже исчез. Тогда-то он увидел, как на чертовом этом васильковом лугу опустилась ракета, из нее вылез человечек и направился к лесу Так они и встретились.
После всех этих рассказов и разговоров толстяк чувствовал, что он не то, что шагу ступить, даже шевельнуться не в состоянии. Длинный из-под опущенных век наблюдал за ним. А вокруг все было спокойно. Солнце на просвет освещало прямые стволы деревьев, тихо, ни ветерка, только птицы, пестрые, разноцветные, щебетали и перелетывали с ветки на ветку.
— Ладно, — длинный легко вскочил на ноги. — Надо двигать.
— Куда? — ни ноги, ни язык не слушались толстяка. Он только жалобно скривился, не двигаясь с места.
— Кончай нюнить! Ктвоей ракете вернемся!..
— А как же?..
— Что как же?
— А как же… звери?
Длинный быстро огляделся. Нахальная розовая птичка качалась на ветке прямо перед ним. И никого больше. Трава, изумрудная и густая, но невысокая, в ней не спрячешься. Но толстяк прав. Звери могут быть везде. И уж наверняка у ракет. А раз везде, значит и здесь тоже. Он невольно вздрогнул. Оставаться в лесу и ждать (чего ждать?) он больше не в состоянии. Попробовать прорваться, пока есть попутчик!.. Может, ракета толстого хмыря чиста.
— Ладно, хватит рассуждать. Вставай и потопали.
Толстяк, не поднимаясь, отрицательно покачал головой. Пугач, который он купил сыну, лежал во внутреннем кармане комбинезона и впивался в бок, но толстяк не шевелился. Он почти физически ощущал свое будущее исчезновение в желудке неведомого зверя, и его тошнило. Длинный навел на него карабин.
— Мне это раз плюнуть, понял?
Толстяк поднял голову. Дуло было черненькое и небольшое. Во рту появился медный привкус, но толстяк остался сидеть. Не все ли равно, думал он, где, как и когда умирать? И все же опустил глаза, слишком страшной и безжизненной была темная дырка, набиравшая черноты от глубины ствола.
Очнулся он — от жуткого удара башмаком в ребра лежащим навзничь. Он чувствовал, как по щеке стекает изо рта струйка крови. Голова гудела, но резкой боли не было — очевидно, опрокинулся на мягкий мох у самого подножия дерева. Толстяк повел глазами и увидел большие грязные башмаки, которые неторопливо приближались к нему. В этой неторопливости было что-то ужасное и неотвратимое.
Быть избитым, а то и искалеченным этим безжалостным человеком всего в нескольких часах лету от дома, где его ждет не дождется сын, вдруг показалось ему чудовищным. Небо было синее, жаркое, мог бы быть радостный день, но они одни, и никто не придет на помощь…
Длинный занес ногу для удара, но неожиданно поскользнулся на мокрой траве и полетел на землю, выронив карабин. А толстяк, увернувшись от удара, откатился в сторону и теперь с трудом встал на колени, потом на ноги, разогнулся и сунул руку во внутренний карман. Длинный потянулся было к карабину, но замер. Толстячок стоял перед ним, направив ему в лоб дуло пистолета. Длинный хотел сплюнуть, но вместо этого с трудом проглотил слюну. Оказывается, толстяк был малый не промах. Длинному не первый раз направляли в лоб пистолет, и он знал, что если сразу не было выстрела, то его и не будет. И все же, и все же… Он напряженно следил за подрагивающей от тяжести пистолета рукой. Кто знает?.. Хмырь не стрелял, кровь запеклась у него на щеке, и он свободной рукой пытался ее стереть. Если все образуется, с ним можно делать дела, думал длинный. Раз ребята погибли. А когда еще таких орлов найдешь! Застрелит или не застрелит? Я-то, я-то ведь не убил его! И не хотел убивать. Хотел только поучить малость. Так ошибиться! Не понять, с каким парнем дело имею!..