В больнице бабушку коротко постригли, и теперь было видно, особенно с затылка, что волосы у нее не только седые, но и редкие уже, настолько редкие, что, несмотря на взлохмаченность, просвечивала сквозь них покрасневшая кожа головы. Петя кашлянул, и бабушка повернув голову к двери, с полубе осмысленным ужасом уставилась на него своими безресничными глазами.
— Петя?! Ты разве не в больнице? Что у тебя с горлом?
— Ничего. А что?
— Я хочу пить. Дай мне воды.
Петя снял с письменного стола стакан с водой (на ночь бабушка клала в этот стакан с водой вставную челюсть, а днем, вставив челюсть на место, споласкивала стакан и наполняла его свежей водой, чтобы запивать лекарства) и подал ей. Она отпила глоток.
— Ты разве здесь? Мне мальчик сказал, что у тебя пошла кровь горлом. И тебя забрали в больницу. Как моего первого мужа. Он был похож на Горького и все принимали его за Горького.
— Какой мальчик? — перебил ее Петя. (Он знал, им с Линой объяснили врачи, что в бабушкином психическом состоянии ничего нет опасного или серьезного, но тем не менее воображаемое для нее такая же реальность, как и сама реальность, надо только аккуратно выводить ее из этого состояния, не противоречить).
Бабушка задумалась, успокаиваясь потихоньку.
— Не знаю. Просто приходил мальчик. Может это был твой старший брат Яша? Нет, не он. О, я не виновата в его смерти. Это моя самая большая боль. Но это был не он. A-а. Это был Карл, Линин отец. Хм. Но он тоже умер. Он родился уже после того, как мы познакомились с Исааком. Ты же знаешь, у Исаака, у твоего дедушки, было трое сыновей от другой женщины. Исаак был тогда анархист. И первого сына назвал Петр — в честь Кропоткина, второго Михаил — в честь Бакунина, и только Карла — в честь Маркса. Я уж к этому времени имела на него влияние. Я еще с Карлом все играла. Вот он и приходил. Или не он, а очень похожий?.. — она задумалась, припоминая, был ли мальчик. — А у тебя с горлом все в порядке?
— В порядке, бабушка.
Она посмотрела на Петю вдруг ясными, не затуманенными бредом глазами. Сморщилась страдальчески.
— Ох, устала я.
Попыталась приподняться на правой руке. Рука была вялая, слабая, в кисти распухшая до складок и перевязочек, как у младенцев. Пальцы тоже опухшие, словно надутые, ногти подстрижены плохо. Ногти на руках она стригла сама. На ногах, после больницы, просила стричь то Петю, то Лину, то, пока был отец, — отца. Когда Петя, держа в руках ее желтоватую, толстую ногу, стриг ей ногти, она переживала и говорила: «Тебе, наверное, противно, но что делать? я не могу сама, ты меня извини». Ей трудно было сгибаться. А ногти были длинные, заскорузлые, толстые, резались плохо, трудно; под ногтями — скопление грязи, от ног плохо пахло. А бабушка, суровая бабушка мучилась от своей беспомощности во время этой процедуры, и Петя старался об этом не думать.
Петя бросился и подхватил ее, подложил под спину подушки, чтобы было повыше, решив, что она хочет сесть. Но бабушка стала упрямо спускать ноги с дивана, пытаясь встать.
— Горшок. Надо вынести горшок. Я понимаю, вам противно… Выхода не было.
— Ты посиди, бабушка, посиди, я сам вынесу.
Петя наклонился, поправил на горшке сбившуюся крышку и быстро пошел к туалету. На пороге кухни стояла Лина. Увидев Петю, протянула руку к вонючему сосуду:
— Пусти, я сама все сделаю. Я собиралась, просто не успела. Она ведь нарочно перед тобой демонстрацию устроила.
Петя протянул было ей горшок, чтоб только не спорить, но тут зазвонил телефон, стоявший в кухне на шкафчике с посудой, и Лина, резко развернувшись, рванулась к трубке. Петя прислушался, не из Праги ли родители, не Лиза ли… Но Лина словно ушла в телефон, и Петя понял, что звонит Тимашев.
— Чем обязана? — говорила Лина ледяным тоном. — Да нет, я вовсе не обижена. Что мне на вас обижаться? Вы мне такой же посторонний человек, как всякий другой, а на посторонних не обижаются. Не вижу, почему это я должна быть с вами на «ты». Мало ли что было! Живу как живу. Кому какое дело? Завтра? Нет, не могу. Надеюсь, что приедет один мой знакомый живой человек. Устроит мне фестиваль. Я не жалуюсь. Это я так в своих безрадостных буднях называю светлые дни. Может, в театр меня сводит. Неужели меня некому в театр сводить?! Да? К матери своего друга? Пожалуйста. Приходите, мне какое дело! Свое решение я уже приняла. В этом вы убедитесь, я думаю. А ваше полное право навестить Розу Моисеевну. Вот и навещайте, когда хотите. Почему я должна возражать?.. Не знаю. Но кто-то сегодня будет непременно дома, так что дверь вам откроют. Пока дома. Да. До свиданья.