– Мама, ну пойдем, – позвала ее дочка. И она оставила разгадку на потом.
Hа четыре часа была заказана морская экскурсия к противоположной стороне бухты. Оставалось еще время, и она рассчитывала, что девочка немного поспит, а сама собиралась дочитать книгу, которую вчера начала на пляже.
Это был обыкновенный вахтенный катер, списанный с одряхлевшего военного флота и превращенный в средство туризма. Гостей встречал голый по пояс матрос и мощной рукой атланта поддерживал на шатком трапе. Оказавшись на палубе суденышка, Аля сразу же увидела эти двух и поймала себя на том, что отметила это не без удовлетворения. Тимофей, тот, который пытался завести с ней разговор на пляже, тут же поднялся с задней банки и предложил ей место.
– Где же мы с вами встречались? – Он придал своему лицу и всему своему телу выражение роденовского мыслителя. – Быть может, в Венеции, или в Барселоне, или нет, в Лондоне. – Украдкой поглядывая на Алю, он видел, что перечисленные им населенные пункты не пробуждают в ней никаких видимых откликов. – Тогда в Москве, где же еще? Вы вошли в вагон на станции «Университет». Был короткий зимний день, вы ехали домой после экзамена, и я уступил вам место. Вот как сейчас.
– Я редко езжу в метро, – холодно сказала она, но все-таки села и устроила дочку на коленях.
– Так я тоже редко, – не растерялся Тимофей. – Это только подчеркивает неслучайность нашей встречи. Как той, так и этой. Провидение тогда привело нас в метро, заставило спуститься под землю, и там, в толще земли, в багровых бликах адского пламени... Что же вы сдавали в тот день, какой экзамен? – непринужденно продолжил он. – Думаю, это была история американской литературы, потому что вы филолог, я это сразу понял. Стоит ли говорить, что билет вы вытащили как раз тот, на который не хватило времени, а именно... задание предлагало поведать экзаменатору о творчестве Шервуда Андерсена. О, Шервуд! Слышать слышали, а читать не читали. Не читали, и все тут! Ну, что было дальше, сами знаете. Второй билет, а там Дос Пасос. В двух шагах от рая. Но и эти два шага вам не дались в тот короткий зимний день. Если бы экзаменатор сказал вам – приди ко мне в зеленый дол, вы бы пришли! Если бы поинтересовался, есть ли свет в августе, вы бы сказали, всегда, всегда есть свет, даже в январе. Когда я умирала, сказали бы вы, ночь была нежна, по главной улице с шумом и яростью шагал последний магнат во главе королевской рати, прекрасный и проклятый Эроусмит бродил под сенью старых кленов, а заблудившийся троллейбус спрашивал, как проехать в квартал Тортилья-Флэт, и вообще как тут у вас продается гнев: гроздьями или на вес, ну и так далее. Но он спросил совсем другое, совсем не то, что заблудившийся троллейбус. Он спросил: а где, собственно, лежит сорок вторая параллель? Где положили, там и лежит, где же ей еще быть? Вот как вы подумали, но не сказали. Ну, последствия понятны, – торопливо пробормотал он в сторону. – Поэтому настроение у вас было скверное, о-ох скверное, потому что вы не знали, как сказать об этом родителям, – нет-нет, конечно, ваш папа и ваша мама люди просвещенные, с пониманием, сами, наверное, были студентами, но все же, сударыня, все же это очень неприятно тратить каникулы на пересдачу, да и вообще – два это два, даже, честное слово, не три, но когда я уступил вам место, на душе у вас стало немножко полегче и вы улыбнулись.
И Аля действительно чуть заметно улыбнулась.
– Вот как сейчас, – констатировал Тимофей и развел руки как фокусник, приглашающий публику полюбоваться сотворенным им маленьким чудом. Оба они прекратили разговор и с преувеличенным вниманием обратились к гиду, стараясь наверстать ту информацию, которая была ими пропущена.
– Этот маленький, труднодоступный уголок уникален! – выкрикивал гид, а мегафон, подхватывая его хриплый голос, исходил заученными интонациями. – Здесь, и только здесь, произрастают уникальные растительные виды, которые больше нигде в Крыму вы не встретите.
– Какие именно? – строго поинтересовался пожилой человек в светлой полотняной блузе того самого стиля, который был в сугубой чести у китайских руководителей.
Гид, похожий на льва, глянул на него снисходительно.
– Какие именно – сейчас не скажу, но они произрастают. Поверьте мне.
Любознательный турист пробурчал что-то невнятное и, пользуясь этой зыбкой стоянкой, удалился на нос, обеими руками, до белизны в пальцах, цепляясь за сверкающие поручни.
– Раньше, когда я был молодой и красивый, – и улыбка ослепила коротко и молниеносно, как фара встречного автомобиля, – теперь я просто красивый, – продолжал гид, – мы не имели возможности любоваться уникальными растительными видами... причин коснемся ниже. – Его львиная, льняная грива, не тронутая еще сединой, развевалась по ветру. Было очевидно, что он и вправду был когда-то неотразим. И сейчас, несмотря на красную жилистую шею и багровое лицо, на котором загар смешивался с внутренними токами винного происхождения, он мог бы считаться привлекательным. Однако интонация, которой он на это намекал, говорила за то, что именно это обстоятельство занимает его менее всего.
Суденышко на холостом ходу подошло к самым скалам. Между тем ветер усилился. Катер болтало. Вода мелко сморщилась, неуютно потемнела, верхний ее слой потянуло рябью. Солнечные блики исчезли, словно кто-то свернул солнце, как половик.
– Вот здесь, обратите внимание, раньше проходили стрельбы Краснознаменного Черноморского флота, – продолжал громогласно трещать гид, выбрасывая к скалам дочерна загоревшую руку.
Действительно, над неглубоким гротом скала была искусана разнокалиберными щербинами; почерневшая вода ворчливо плескалась там в холодном сумраке, на выступах скользких стен сидели нахохлившиеся голуби.
Гид зябко поводил богатырскими, немного вислыми плечами, давая возможность своим подопечным проникнуть взглядом в остатки военных тайн, и скользил скучающими глазами по головам, пока взгляд его не упал на девочку.
– Ах ты одувашечка! Как тебя зовут? – гаркнул он своим зычным голосом.
– Hяня, – так же громко ответил за девочку Тимофей.
Девочка посмотрела на него испуганно и захныкала. Она была только в летнем ситцевом платьице, и на открытой ветреной воде ей было холодно.
– Узурпатор, – с шутливой укоризной сказала Аля, досадуя на свою непредусмотрительность. Тимофей, сообразив, в чем дело, извлек из своего рюкзачка спортивную куртку с подкладкой из байки, укутал Аню, а порывшись в кармане шортов, нашел еще и ириску.
– Где папа? – спросила девочка, неправильно разобравшая слово, и закрутила головкой.
– Папы здесь нет, – строго ответила мать и нахмурилась. – Hу что, не холодно теперь? Точно не холодно?
– Это с непривычки не так легко сообразить, – оправдывался Тимофей за свою куртку, извиняя заодно и Алин промах. – На берегу-то жарко, а судно двигается, вот и ветер. Погодите, – перебил Тимофей сам себя и даже потер руки от удовольствия. – Я, кажется, вспомнил. Вы – девушка из университета.
Аля смерила его изучающим взглядом, и какое-то новое выражение появилось у нее в глазах. Заметил это и он и улыбнулся так искренне, если не сказать по-детски, что и Алины губы тронула едва заметная гримаса.
– А когда вы там учились? – спросила она.
Тимофей назвал факультет и годы и по лицу ее понял, что попал.
– Тогда мы найдем общий язык! – воскликнул он безапелляционным тоном и, казалось, потерял к своим новоприобретенным знакомым всякий интерес. Hи на Алю, ни на девочку он больше не смотрел, а, перейдя на нос, смотрел на краюху берега, приближающегося и вырастающего с каждой минутой.
– Такую красоту им отдали, – с досадой произнес турист в светлой псевдокитайской псевдопартийной блузе. – Своими руками. – Здесь он скептически оглядел свои руки, будто именно этими самыми руками он резал Перекоп.